Умереть на рассвете

"И как это не надоедает рисовать эту монстру? — порой недоумевал Иван. — Уж и так-то ее срисовали, и этак. Стену можно оклеить! Куда же еще-тο?" Здесь шла какая-то другая жизнь, непонятная Николаеву. Непонятная, чужая, словно бы тут не голодная Россия, а что-то другое. Парни в старых гимнастерках и протертых до дыр пиджаках, девки в коротких юбках и красных косынках — веселые, жизнерадостные, хотя видно, что недокормленные, вместо того чтобы работать, зарабатывать на хлеб, пачкали холсты и бумагу. Как-то Николаев заметил, что какая-то пигалица рисует не монстра, а его самого — слегка усталого, уже немолодого мужика в солдатской шинели. Хотел прикрикнуть, но, посмотрев на сосредоточенную конопатую мордочку, орудующую огрызком карандаша, решил — пущай рисует. Еще рассмотрел, что ребятишки рисуют на старых обоях да на каких-то истертых картонках. Верно, настоящая бумага не по карману. Вздохнул, пошел в лавку (тут же, на берегу), купил два фунта картона и десяток карандашей. По нынешним временам — царский подарок, но надо было видеть, как обрадовалась конопушка! Вытянулась на цыпочках, чмокнула в щечку. Заверещала и побежала делиться навалившимся богатством с друзьями.

Иван в раздумчивости потер щеку, хмыкнул, вздохнул. Больше он сюда не приходил. Решил, что лучше с Леонидом и Васькой сходит в кабак, наклюкается до поросячьего визга.

Но напиться до бесчувствия ни Иван, ни Леонид не могли. У того и у другого был какой-то внутренний контролер, позволявший уходить на своих ногах и не болтать лишнего. А Пулковского нельзя было остановить ни уговорами, ни угрозами. Пил, как не в себя, становился дурным. Мог полезть в драку по пустякам. Иногда Леонид, словно строгий отец, не разрешал Ваське выпить лишнего, и тот убегал куда-нибудь подальше, чтобы избавиться от нежданных опекунов. И добегался…

Запыхавшийся Лев Карлович прибежал на хазу (в домик неподалеку от бывших складов Адмиралтейства), где последнюю неделю обитал Пантелеев с командой, позабыв все правила безопасности — и про пароли, и про то, что являться сюда лишний раз не стоит. Отпихнул опешившего Гаврикова, упал на табурет.

— Иван Афиногеныч, дай воды человеку, — распорядился атаман. — Кипяченой налей, Лева здоровье бережет.

Сам он был занят важным делом — раскладывал пасьянс. Если Пантелей раскладывает карты, то размышляет об очередной операции и отвлекаться ему нельзя.

Посему Иван не стал кочевряжиться, а пошел исполнять приказ. Но кипяченой воды, конечно же, не нашлось. Маленький "кабинетный" самовар был пустым, а кипятить долго. Пришлось Карлычу довольствоваться колодезной. Скривился, но кружку взял.

Отпившись, слегка отдышавшись, аптекарь сказал:

— Ваську мне утром привезли.

— Живой?

— Живой, только битый весь. Я не врач, но могу сказать — два ребра сломаны, нос тоже и сотрясение мозга.

— Живой — это уже хорошо, — флегматично изрек Пантелеев. Отвлекаясь от карт, поднял глаза на аптекаря: — А хазу, Левочка, ты нам спалил!

— Да ты что, Леня?! Я ж не совсем дурак, сюда осторожно ехал, на двух извозчиках. Побожусь — хвоста не было! — заволновался аптекарь.

— Так чего бежал-тο? Гонится кто? Ну, избили Ваську, не в первый раз. Напросился, чай, по пьянке. Помню, в прошлом году к бабе замужней полез — под юбкой чё-то нашарить хотел, еле-еле от мужа спасли. По мне — так и спасать дурака не стоило. Переломом больше, переломом меньше. На Ваське все, как на собаке, заживает. Опять на кого-то нарвался?

— Если бы, — хмыкнул слегка успокоившийся аптекарь. — Рассказываю. Сплю. С утра звонок. Выхожу открывать — два бугая Ваську держат. Шпалер в морду суют да говорят: "Привет Пантелею от Косого. Большой привет, с кисточкой". Пулковского они пока поучили, без чрезмерного членовредительства. Знают, под кем он ходит. Если не хочет Ленечка долг отдать, всех покоцают.

Пантелеев хмыкнул, смешал карты. Вздохнул.

Вот же, непруха какая. Мало мне, что Косого нелегкая принесла, так еще и пасьянс не сходится.

— Это у тебя что такое? — заинтересовался аптекарь, сам любитель раскинуть карты. — "Могила Наполеона"?

— Могила, Левочка Карлович, это вчерашний день, — фыркнул Леонид. — Могилу нынче школяры второй ступени раскладывают, а это — "Часы моего дедушки". На днях один студент научил. Сложная штука. Хочешь, тебя научу?

— Эй, пасьянщики, — перебил завязавшуюся беседу Николаев. — Может, толком скажете, что стряслось? Что за косой такой?

— Да ничего страшного, — отмахнулся Пантелеев. — Есть, Иван Афиногеновыч, у нас в Питере один барбос, тузом себя козырным считает. Косым прозвали, потому что один глаз остался. Его при старом режиме на каторгу отправляли, с этапа бежал. Конвой, пока ловил, рассвирепел малость — сапогом по морде приголубили, глаз-тο вытек. А после февраля он Марсово поле под себя подмял. Говорит, если мы на его территории работаем, то пятьдесят процентов ему должны отдать да десять в общак! Он ко мне шестерку подсылал, так я послал.

— Косой не туз. Фраер он козырный, — авторитетно заявил Гавриков. — В лучшем случае на валета тянет. А по прежним временам — десятка беспонтовая.