Умершее воспоминание (СИ)

— Он не то хотел сказать, — вмешался ловелас в отставке, — Логан, ну ты же знаешь, что алкоголь развязывает язык Кендаллу, он не то хотел сказать… а ты так остро реагируешь на это…

— Он на всё остро реагирует, — мрачно бросил немец, посмотрев на окровавленную салфетку, что держал в руке, — и считает, что для него нет запретных тем, что он может сказать что угодно!

— Буду поступать с тобой так же, как и ты со мной, — сказал я, хмуро глядя на собеседника. — Ты говоришь то, о чём думаешь? Хорошо! Я тоже буду говорить то, о чём думаю!

— В таком случае ты будешь говорить только о себе.

И мы замолчали, все трое. Джеймс изучил внимательным взглядом меня, потом Кендалла и усадил нас обоих за стол.

— Всё, что вам нужно, это выпить немного. — Маслоу наполнил два стакана бренди. — Подумаешь, нервы немножко подвели… Выпейте.

Шмидт без лишних слов взял стакан и осушил его до дна почти за мгновение. Я же молча пялился на стол.

— Логан, — Джеймс пощёлкал пальцами перед моим носом, — вообще-то я тебе это говорил.

— Я не хочу, — тихо ответил я.

Маслоу только тяжело вздохнул в ответ и выпил бренди, который ещё секунду назад предназначался мне. Шмидт, взяв пачку сигарет, достал одну и сунул её в рот.

— Думаешь, моя жизнь только из страданий и состоит? — задумчиво задал вопрос он, глядя куда-то в сторону. Потом он поджёг сигарету и поднял на меня взгляд.

— Да что же нужно, чтоб заставить вас заткнуться? — не выдержал Джеймс. — Кен, тебе так плохо молчалось?

— Я просто задал вопрос. Я же не бросился на него с кулаками, мне это не свойственно!

— Ничего я не думаю, — угрюмо ответил я, не смотря в сторону собеседника. — Я не знаю, чем наполнена твоя жизнь, и на вопрос отвечать не собираюсь.

— Просто мне, как и всем остальным, хочется во что-то верить, — тоже помрачнев, проговорил Кендалл, — хоть во что-то… А когда у меня отбирают единственное, ради чего хочется жить, то я лишаюсь веры, лишаюсь надежды. Так жить невыносимо, Логан! Хотя бы это ты понимаешь? Понимаешь, чего пытаешься меня лишить? Ты не можешь запретить мне любить…

— Да не умеешь ты любить, — выпалил я, совсем не подумав.

Самолюбие Шмидта, как я мог заметить, это уязвило. Он какое-то время молча пялился на меня, будто ждал, что я скажу ещё что-то.

— Ты так много знаешь обо мне, что можешь с такой уверенностью говорить, чего я не умею?

— Нет, Кендалл, — ответил я, — как оказалось, я совсем тебя не знаю. Хотя дружим мы уже семь лет.

— Ну и каково тебе говорить всю эту дрянь своему семилетнему другу, а?

— У меня к тебе тот же вопрос. — Я вздохнул. — Да уж… Семь лет дружим, а я за все эти семь лет и не заметил в тебе того, что, оказывается, переполняет тебя через край.

Шмидт вопросительно смотрел на меня.

— Подлости, — ответил я на не прозвучавший вопрос. — Чёрт, да я до сих пор понять не могу, как ты мог попросить меня о таком! Отдать тебе Эвелин! — Я усмехнулся, будто смеялся над чем-то невообразимо глупым. — Да и что ты сумел бы дать ей? Ничего! Кто ты для Мэрилин? А? Хочешь стать просто «ё…рем» и для Эвелин тоже, так?

Мне стало неприятно от собственных слов, я даже будто ощутил горький привкус во рту. Шмидт, услышав это, тоже был не в восторге: он сердито оттолкнул от себя пустой бокал, и тот со звоном перевернулся.

— По-моему, перебор, — вставил слово Джеймс, пьяно нахмурившись.

Я смотрел на немца полыхающими от ненависти глазами… Ненависть! Ненависть к Кендаллу!

— А ты сам что делаешь для неё? — вполголоса спросил он. Его тяжёлый взгляд давил на меня.

— Я делаю её счастливой, а тебе такое будет не под силу. Никогда!

Это было последним, что я сказал Шмидту в ту ночь. Он встал на ноги и, опустив пустой взгляд, молча указал на дверной проём.

— Эй, Кендалл, Кендалл… — начал было Джеймс, но тот не дал ему закончить фразу.

— Идите к чёрту! — свирепо закричал он, всё ещё указывая на дверь. — Валите отсюда! Валите оба!

Маслоу бросил на меня беспомощный взгляд, и я молча кивнул в сторону выхода. Нужно было оставить Шмидта одного, да и не хотелось мне больше смотреть ему в глаза, не хотелось…

Правильно ли я поступал, обходясь с Кендаллом так грубо? Я прекрасно помнил те бесконечно тянущиеся дни, которые я проводил в тоске и мучениях без Эвелин, я помнил, каково это — чувствовать себя ничтожным, нелюбимым, никому не нужным. Кендалл испытывал это тоже, но суть в том, что он испытывает это и сейчас. О, жизнь, охваченная огнём мучений, — это не жизнь… Я бы ни за что не хотел пережить это снова, да и, наверное, просто не выдержал бы этого. Может, и прав был Шмидт, может, я вправду эгоист, каких мало… Так с друзьями не обходятся, хотя я не уверен, что слово «друг» всё ещё было уместно.