Умершее воспоминание (СИ)

Я улыбнулся и продолжил колыбельную почти шёпотом. Если Эвелин что-то мучило — меня это мучило тоже. Её страдания я забирал себе и делал это на неосознанном уровне, не думая даже, что что-то может быть по-другому. Если в моих силах было хоть как-то помочь ей, я делал это, не спрашивая себя, чего мне могло бы стоить это. Мне кажется, я бы сделал всё, о чём она меня ни попросила… Это и есть любовь, да?..

А может ли Эвелин заметить мои мучения? Сможет ли помочь, если только поймёт, что мне нужна помощь? Да, возможно, она уже поняла это и уже помогала мне… Только Эвелин, наверное, и не понимала вовсе, что своей помощью не вытягивает меня из омута моих страданий, а наоборот безжалостно топит меня в нём.

Между окончанием концерта в Вашингтоне и нашим вылетом обратно в Лос-Анджелес было шесть часов. Чтобы отдохнуть после проделанной работы и набраться сил перед очередным перелётом, мы заселились в местный отель. Концерт кончился в одиннадцать вечера, и мы полагали, что после него будем спать как убитые, однако, собравшись впятером в одном номере, мы не разошлись по кроватям до самого рассвета.

— Так, я иду заказывать еду, — объявил Карлос, доставая из рюкзака бумажник, — потому что я уже скоро волком завою от голода.

— Терпеть не могу смену часовых поясов, — пожаловался Джеймс, глядя на часы, — мой режим напрочь сбивается. Как я буду есть в первом часу ночи, а?

— Ножом и вилкой, — ответил я, тоже взяв свой бумажник, — как и все мы. Ну же, мы не ели с семи часов, да и то одни сэндвичи из «Сабвея» полноценным ужином назвать тяжело.

Чувство голода всё же взяло вверх, и Маслоу сдался.

— Хочешь есть? — обратился я к Эвелин, которая смотрела на каменные здания из окна. — Могу купить тебе что-нибудь.

— Я не хочу, — ответила моя избранница, — но пойду с тобой, потому что оставаться без тебя я хочу ещё меньше.

— Кен, идёшь? — окликнул друга ПенаВега уже в дверях. — Или тебе взять как обычно, а деньги ты потом отдашь?

— Да нет, — слабо улыбнулся немец, с лица которого весь день не сходила бледность. — Как-то не хочется набивать желудок перед сном.

— Эвелин, ты первый раз в Вашингтоне? — поинтересовался Джеймс, когда мы вчетвером спускались вниз на лифте.

— Да.

— И как здесь, в столице? Нравится?

— Всё, что я видела, это парк, полный народа, Белый Дом из окна автомобиля и, собственно, этот отель… Не знаю, Джеймс. Мне тяжело судить.

Когда мы вернулись в номер с поздним ужином, на столе стояли корзина с фруктами и бутылка вина; рядом сидел улыбающийся Кендалл.

— Подарок от персонала, — сказал Шмидт, глазами указывая на фрукты и вино. — Кажется, мне всё-таки придётся набить желудок перед сном… Только не едой.

— Если хочешь, иди спать, — сказал я Эвелин с лёгкой улыбкой, — ты устала. Тебе не обязательно ждать меня.

Моя избранница бросила быстрый взгляд на Джеймса с Карлосом, раскладывавшим на столе свою еду, и на Кендалла, открывавшего бутылку вина, затем взглянула на меня и тоже улыбнулась.

— Можно я с вами посижу? Вот тут, в кресле, вы даже меня не заметите…

— Спрашиваешь? Конечно, можно. Тебя что, снова что-то мучает?

— Нет. Просто не хочу засыпать без тебя.

Какое-то время мы с парнями обсуждали прошедший концерт, потом переключились на более личное.

— Как Санни себя чувствует? — поинтересовался Кендалл, и меня несколько удивило, что именно он задал этот вопрос.

— Отлично, как и всегда, — ответил Джеймс, отведя взгляд и, очевидно, начав думать о Санни. — За эти два дня она очень быстро оправилась, и это очень даже хорошо.

— А Изабелла что?

— Её всё ещё трясёт, она не просто перенесла это… И, к слову сказать, теперь она ещё больше ненавидит пьяных мужчин.

— То есть пьяные женщины её не беспокоят вовсе? — уточнил я, в молчаливом негодовании приподняв одну бровь.

— Она считает, что они менее опасны, менее агрессивны. И что может пьяная женщина? Плакать от души или смеяться до икоты, да и всё…

— И, я так понимаю, она ужесточит рамки, в которые втиснула тебя недавно? Она всё ещё запрещает тебе пить?

Маслоу вздохнул и, сделав глоток вина, поджал губы.

— Когда я увидел её в больнице, она была сама не своя, — сказал ловелас в отставке, глядя в пол, — парни, правда, я никогда её не видел такой… И очень надеюсь, что больше не увижу. Когда мы приехали домой, а я её буквально насильно увёз из больницы, с ней случилась настоящая истерика. Изабелла открывала каждый ящик в моей кухне, со злостью опустошала его и, стуча кулачками по моим плечам, повторяла: «Ты больше никогда не будешь пить!» Она разбила три бутылки дорогого бренди, назвала пьяных людей бездушными, дикими и безумными животными… Я кое-как её успокоил. Это на самом деле было жутко. Конечно, я не злюсь, её можно понять, но в душе всё равно очень неприятный осадок остался.

Мы замолчали, не зная, чем дополнить слова Джеймса. Я бросил короткий взгляд на Эвелин, желая выяснить, спит ли она. Это я делал на протяжении всей ночи, но моя избранница не смыкала глаз и задумчиво смотрела в сторону окна. В полумраке, в который был погружён номер, она действительно была незаметной, как и обещала.