Умершее воспоминание (СИ)

Ночь для меня выдалась беспокойная. До половины первого я помогал своей возлюбленной с размещением: для удобства немного передвинул мебель, освободил свой шкаф с одеждой, поделился с Эвелин ящиком в комоде. В постель я лёг уставший и измотанный как физически, так и душевно, но не смог уснуть и пролежал с открытыми глазами, наверное, целый час. Эвелин уже спала, хотя ей не всегда удавалось сразу же уснуть на новом месте… Да, моя постель, вполне возможно, являлась для неё этим новым местом.

К началу третьего часа я уже начал погружаться если не в сон, то в зыбкую дремоту, когда участившееся дыхание моей избранницы разбудило меня. Приподнявшись на локтях и нахмурившись, я внимательно вглядывался в её лицо. Похоже, Эвелин снова мучил ночной кошмар. Она, беспокойно ворочаясь, издавала тихие звуки, которые совсем скоро перешли в испуганные стоны, а потом вовсе вскрикнула, отчего и проснулась в моих объятьях. Я сидел в постели, прижимая к себе дрожавшую девушку, и, слегка покачиваясь, гладил её по волосам.

— Всё хорошо, — вполголоса говорил я, — всё в порядке, любимая, это только сон…

— О Логан, — прошептала Эвелин, очевидно, окончательно проснувшись и вспомнив ту реальность, в которой она теперь находилась, и крепко обняла меня. — Я так испугалась, это было так на тебя не похоже…

Я понял, о чём она говорила, и ощутил непонятное, незнакомое мне чувство сожаления и в то же время злобы; от этого чувства хотелось издевательски-сердито усмехнуться. А мысль, промелькнувшая в моей голове после того, как я услышал слова своей возлюбленной, показалась мне страшной, но в то же время невероятно правдивой: «Похоже, Эвелин, очень даже похоже…»

Она, наверное, всё ещё мучилась воспоминанием о своём сновидении и поэтому расплакалась.

— Тшшш, ну же, это я, — сказал я, ещё крепче прижимая её к себе. — Я рядом. Это сон. Всё хорошо.

Окончательно Эвелин успокоилась только минут через двадцать. Мы снова легли, но она больше не уснула.

— Надо поспать, Эвелин, — прошептал я, закрывая глаза и чувствуя смертельную усталость. Часы показывали половину четвёртого.

— Зачем мне спать, — тем же шёпотом спросила она, в темноте глядя на меня, — если там, во сне, я снова столкнусь со страшной реальностью, которую сама и выдумала?

Ещё одна напугавшая меня мысль стремительно ворвалась в моё сознание: «Ты её не выдумала». Только я не успел как следует поразмышлять над ней и сразу же провалился в глубокий сон.

Смутные, тревожные, ясные на первый взгляд, но сложные, если копнуть глубже, мысли уже долгое время не оставляли меня. Впервые они появились в моей голове в тот далёкий день, когда я говорил с мистером Чейзом, неврологом Эвелин. Теперь же эти мысли начинали болезненно обостряться, и я понимал, что они оказывали на меня гораздо большее влияние, нежели прежде. Можно сказать, та встреча с неврологом послужила точкой отсчёта помутнения моего рассудка.

Когда Эвелин была рядом со мной, у меня не было никаких сомнений в истинности наших отношений, я видел: она сияет, она горит, она любит. Но стоило мне уехать или просто остаться одному, как прежние мысли, подобно тёмной отвратительной массе, снова вливались в мою голову. И я начинал нервничать, тревожиться, нервы обострялись, и я переставал спокойно реагировать на самые разные вещи. Я становился рассеянным, невнимательным, потерянным и часто смотрел на знакомых таким взглядом, точно видел их впервые. Иногда под влияние моей тревоги попадала и Эвелин. Она со свойственной ей чуткостью замечала моё состояние и всегда спрашивала меня о нём. Я, мгновенно трезвея и возвращаясь к привычному состоянию, только грустно улыбался ей в ответ и говорил, что просто немного устал; но нередко мне доводилось отвечать грубостью и сердитыми взглядами, за что после я не мог себя простить.

Подобные мысли хозяйничали у меня в голове и теперь, когда я ехал в студию. Хотя я говорил с Эвелин и целовал её ещё несколько минут назад, но сомнение и тревога уже отравили в моей душе самые приятные чувства, оставшиеся после прощания с ней. С осознанием этого неизбежного этапа, на который мне приходилось бесконечно возвращаться, ко мне приходило бессилие, от которого хотелось рыдать. Я держался изо всех сил, что находил в своём слабеющем организме, а если моё горло и начинали сдавливать рыдания, то я отпугивал их самыми странными и бредовыми мыслями. Но эта стойкость не могла быть бесконечной, как не мог быть бесконечным источник, из которого я черпал эту стойкость. Мне казалось, что я скоро сломаюсь, и мне было страшно думать о тех последствиях, которые наступят после этого. Я ощущал, что тяжесть обостряющихся мыслей и чувств окажется мне не по силам. Я ощущал, что мой рассудок всего этого просто не выдержит.

Когда я приехал в студию, то почувствовал себя несколько расслабленным. Парни уже были на месте, Мик говорил о чём-то с нашим музыкальным продюсером. Увидев такие привычные и, казалось, беззаботные лица друзей, я ощутил некую свободу, пусть даже это чувство было всего лишь мгновением.