Умершее воспоминание (СИ)

Чтобы не оказывать влияния на ответ Эвелин, я не смотрел в её сторону и сидел с таким видом, точно Кендалл просто спросил, сколько времени. В груди сердце колотилось с такой силой, что мне казалось, что из-за этого шума я не расслышу ответа моей спутницы. И почему ожидание этого ответа заставило меня так волноваться? Я полностью уверен в Эвелин и не хочу, чтобы что-то (или кто-то) сумело пошатнуть мою уверенность.

— Раньше я не стала бы отказывать, — ответила моя избранница, с улыбкой глядя на Кендалла. — Только теперь не раньше. Я уже танцую с Логаном.

В своём коротком ответе Эвелин выразила такую глубину, что я даже невольно улыбнулся, услышав всё это. Улыбка с лица Шмидта исчезла сразу же. Он смотрел на Эвелин так, будто не понимал и не хотел понимать, что она отказала.

— Очень здорово, — промолвил немец, еле шевеля губами. — Да. Просто за…сь.

Его тон, как и выражение лица, не изменились, но мне показалось, что глаза Кендалла в полной мере выразили то, что сделалось с его душой. Он больше ни слова не сказал и ушёл к ограждениям, где, облокотившись на них и опустив голову, простоял неподвижно несколько минут.

Когда к нам подсела Алекса и заняла Эвелин разговорами, я, чувствуя непонятную вину, медленными шагами направился к Кендаллу. Что я собирался говорить ему? Я не знал. Но я однозначно решил, что оставаться другу в одиночестве не следовало.

Я остановился возле него; он поднял голову и посмотрел на меня с тоской во взгляде. Затем обернулся, бросил взгляд на Эвелин и снова повесил голову.

— Хол-л-лодная, — выговорил Шмидт приглушённым голосом, — и жестокая. Видел эту улыбку? Какое коварство!

— Нет в ней ничего жестокого, — пустился я в защиту своей избранницы, несколько обидевшись мыслью, что Эвелин может быть холодной и коварной. — Это всё ты. Чего ты пытаешься добиться? Летишь к ней, как бабочка на огонь, хотя прекрасно знаешь, что тебя обдаст невыносимым жаром.

— А что бабочку так привлекает в огне?

— Яркость, может быть. И красота, которая завораживает.

— Да, — задумчиво согласился Кендалл и медленно покивал, — только если вблизи красота обжигает, можно полюбоваться ею и издали…

— Я как раз хочу, чтобы ты усвоил это, — вернулся я к жёсткому и недружелюбному тону, совсем позабыв о прежней жалости к другу. — Бабочка не будет лететь на огонь, если этот огонь не её, так?

Он усмехнулся и ответил:

— Бабочки — существа глупые. Они ведь не понимают, что принадлежит им, а что нет.

— А ты, бл…, не бабочка, и хватит обсуждать это! — вдруг не выдержал я. — Я скажу не в первый, но в последний раз: перестань. В противном случае я за себя не отвечаю. А ты и сейчас этим, кажется, не занимаешься.

Кендалл мрачно смотрел на меня и молчал. Я, тоже прожигая его своим огненным взглядом, медленно отошёл от него и вернулся к Эвелин. Я не понимал его и никогда не смог бы, поэтому его поведение пробуждало во мне только ярость.

— Всё нормально? — задала вопрос Эвелин, с беспокойством глядя на меня. Глаза её были широко раскрыты.

— Должно быть, не всё нормально у Кендалла, — ответил я злобно. — С головой.

— Хватит, дорогой, хватит злиться, — замурлыкала моя спутница, обняв меня за шею. Она довольно часто делала так, и в большинстве случаев её метод оказывался действенным. — На кого ты больше злишься: на Кендалла или на самого себя за ревность?

«Я злюсь на тебя, — вполне откровенно признался я себе в мыслях, — на тебя! Злюсь из-за того, что люблю тебя, что он любит тебя, что ты временами пробуждаешь во мне противоречивые чувства и заставляешь думать о том, что однажды мне придётся потерять тебя! Из-за того, что ты, спася мою жизнь, лишила меня смерти!»

— Я ревность ненавижу, — проговорил я, уклоняясь от ответа. Объятия Эвелин немного остудили мой пыл, и я даже обнял её в ответ. — Но что я могу сделать с собой, если Шмидт так себя ведёт? Конечно, я ревную!

— Ревность — это ведь не плохо, это определённый показатель…

— Показатель недоверия? Боже, я не знаю, — растерянно сказал я, вздохнув. — Со стороны может казаться, что я боюсь во второй раз обмануться своим собственным доверием и потому как будто готовлю почву для принятия удара с твоей стороны… Как будто я ожидаю, что это неизбежно случится, а когда случится, скажу: «О, не зря я, выходит, ревновал». Наверное, моя ревность — это просто моя бессознательная защитная реакция…

Эвелин посмотрела на меня изумлённым и в то же время испуганным взглядом, будто не верила, что я действительно мог сказать такое. Устало закрыв глаза, я прижал к себе свою спутницу.

— Прости, прости, милая, — пробормотал я с невыразимым чувством вины в голосе, — прости, я несу такую чушь…

— Искренние мысли нельзя назвать чушью, — ответила она мягко, но точно упрекая меня в том, что я сказал.

— Да, только между искренней мыслью и откровенным бредом — тонкая грань, которую не всегда возможно разглядеть…

Вечером восемнадцатого числа мне пришло сообщение от Кендалла. Это произошло как раз за ужином, и я несколько насторожился, получив его.

«Приезжай ко мне, только как можно быстрее. Есть разговор».