Умершее воспоминание (СИ)

— А почему Мэрилин тогда не видит настоящего тебя?

— По правде говоря, потому, что я хочу позволить ей полюбить меня…

Услышав это, я вздохнул и на мгновение прикрыл глаза.

— Она уже, кажется, любит тебя без памяти, — сказал я, — и думает, что ты отвечаешь ей взаимностью, в то время как ты каждым своим действием доказываешь обратное. Чем она заслужила такое?

Глаза Кендалла вспыхнули изумрудным огнём.

— Чем? — переспросил он несколько высоким голосом. Потом он бросил взгляд в ту сторону, где стояла Эвелин, и ткнул пальцем себе в грудь. — Хочешь сказать, я чем-то заслужил такое?

— Я не позволю тебе сравнивать эти вещи, — холодно выговорил я и сделал шаг в противоположную от друга сторону. — Либо оставайся тут, но больше не смотри в её сторону, либо вали к своей наркоманке.

Я удивился той грубости, с которой произнёс эти слова, и даже слегка испугался. О, ревность, что она делала со мной…

Кендалл смотрел на меня, изумлённо и одновременно сердито сузив глаза.

— Знаешь, я даже иногда жалею о том, что делюсь с тобой чем-то, — сказал он, опустив взгляд, и взял со стола бутылку виски. — Всё, что я ни скажу в твоём присутствии, может быть использовано против меня. Да… Я о многом жалею.

Он ушёл, не позволив сказать мне ни слова. Шмидт затерялся в толпе, и до определённого момента я не знал даже, оставался ли он на яхте или давно уже уехал домой.

Когда я вернулся к Эвелин, она разговаривала с Алексой. Увидев меня, моя спутница улыбнулась и обняла мою шею.

— Как Джеймс? — спросила она меня странным, не совсем трезвым голосом.

— Хорошо, — ответил я, тоже обнимая её, но не целуя. Я начинал понимать, что мне страшно не нравилось видеть Эвелин такой. — Ему заметно полегчало среди друзей.

— Меня всё ещё не оставляет тревога за Изабеллу, — поделилась чувствами Алекса, слегка сморщив нос. — Всё-таки она там одна, а мы тут веселимся… Не очень по-дружески получается.

— Мне она не подруга, — довольно резко ответил я. Сердце отчего-то подсказывало мне, что в ссоре Джеймса и Изабеллы была виновата именно она, и потому я не жалел о том, что избранница моего друга осталась дома одна.

— Круг твоих друзей более широк, чем ты думаешь, — сказала мне миссис ПенаВега с улыбкой. — Просто помни об этом.

«Или более узок, чем я думаю», — мысленно добавил я, но вслух этого решил не высказывать.

Более часа мы с Эвелин провели за разговорами. Она больше не пила вино, но и, к моему огорчению, не трезвела. Эту зыбкую романтическую обстановку, в которой я чувствовал себя по-настоящему успокоенным, нарушил Кендалл. Он пришёл непонятно откуда, уже готовый, и, сев рядом со мной, с интересом и улыбкой уставился на Эвелин.

— Я думал, ты уехал, — безрадостным тоном произнёс я.

— Нет-нет, как я могу уехать без своей куклы… то есть куколки. — Всё ещё улыбаясь, Шмидт смотрел на мою спутницу. — Я про Мэрилин. Она пока не просыпалась.

Посмотрев на друга и слегка отодвинувшись от Эвелин, я прошептал ему:

— Ты так жалок, Кендалл. Я ведь предупредил, чтобы ты держался от неё как можно дальше.

— Я и держусь. Видишь? Ты сидишь между нами.

Моя возлюбленная, заметив, что я начинал сердиться, положила руку на мою щёку и заставила меня посмотреть на неё.

— Мы разговаривали, — сказала она, глядя мне в глаза, точно вовсе не замечая Шмидта.

Я смотрел на неё, стараясь придать мягкости своему взгляду, а в голове у меня кипели злые мысли. «Что за подлец, что за подлец? Почему он не может просто оставить нас в покое? Неужели в нём столько глупости и коварства?»

Стараясь придать себе непринуждённый вид, как это и сделала моя спутница, я снова заговорил с ней. Но всё это время я чувствовал невыразимое напряжение и будто ощущал, как Кендалл дышал мне в затылок. Иногда он комментировал наш разговор, на что я реагировал довольно спокойно и снисходительно, однако моё терпение лопнуло, когда Шмидт попытался увести этот странный разговор в другую сторону и вовсе исключить меня из его участников.

— Зачем ты пришёл сюда? — спросил я, повернувшись к другу; глаза мои недоброжелательно сверкали. — Тебе есть, что сказать мне? Или Эвелин?

— Сказать можно много, — ответил немец с полуулыбкой на губах, выводившей меня из себя. — Но я предпочитаю действовать. — Он поднялся на ноги и встал напротив моей возлюбленной; она удивлённо и заинтересованно подняла голову. — Эвелин, не откажешься ты потанцевать со мной? Всего один танец. Я большего и не прошу.

От злости, вспыхнувшей во мне, я, кажется, мог бы раздавить стакан с водой, что держал в руке. «Это провокация, — мысленно твердил я себе, плотно сжав зубы, — провокация чистой воды… Не поддавайся, пожалуйста, не поддавайся! Не смей показывать, что он сумел тебя разозлить».