Умершее воспоминание (СИ)

— Люди знают, о чём говорят: прошлого действительно не вернуть, — грустно сказала Дианна, опустив глаза. — Я не верила этому… до сегодняшнего вечера.

— Прости, — прошептал я.

— Я сама должна была об этом подумать. Я понимаю, ты не хотел меня обидеть, просто… Я понимаю.

— Ты только делаешь вид, что понимаешь, — холодно выдал я, не глядя на собеседницу. — Ты не поймёшь, пока не переживёшь этого сама, но я всем сердцем хочу, чтобы ты с этим никогда в жизни не столкнулась.

Дианна хотела взять мою руку, полагая, что я нуждаюсь в её поддержке, но я мягко отодвинулся от неё.

— Ты знаешь его? — многозначительным шёпотом спросила она, совсем не обидевшись на то, что я отверг её поддержку.

Я вздохнул.

— Думал, что знал. Но теперь знать не хочу.

Дианна смотрела на меня, с сочувствием приподняв брови, и из осторожности ничего не спрашивала, очевидно, понимая, что я говорил об одном из своих друзей. Я, сидя на этой скамейке в тусклом свете фонаря, кажется, только теперь полностью осознал то, что Дианна меня любила. Любила, когда мы были вместе, любила, когда наши пути уже разошлись, любила и теперь, когда сама она была замужем, а я готовился жениться на девушке, которой принадлежало моё сердце.

— Все люди проходят через трудности, — шёпотом сказала она. — Кто-то сразу опускает руки, не надеясь на собственные силы, но я верю, что ты всё выдержишь, Логан. Особенно когда ты женишься, я обещаю, семья станет для тебя бесконечным источником сил. Всё плохое забудется, вот увидишь.

Её слова закрались в моё сердце и словно заискрили его. Почему-то мне захотелось поверить в то, что у меня действительно всё будет хорошо, пусть не сейчас, но очень-очень скоро. Улыбнувшись, я взял руку Дианны и нежно поцеловал её.

— Я так рад, что я сегодня здесь, — высказал я свои мысли, — думаю, я действительно скучал по тебе, очень сильно.

Этот вечер заставил меня понять кое-что очень важное. Вернее, я понял это уже ночью, когда лежал в темноте один и обдумывал всё, что произошло между мной и Дианной.

Тем, какой я сейчас, я был обязан только своему прошлому. Именно оно сделало меня таким, и этого уже было не изменить. Но главным событием, в корне изменившим всю мою жизнь, было моё расставание с Чарис. Её измена сделала из меня совсем другого человека, и именно благодаря ей я узнал, каково на вкус предательство. С тех пор разговоры и даже мысли о верности и измене стали для меня самым слабым местом, и поэтому удар, нанесённый мне Эвелин, оказался таким сокрушительным. Но что, если представить, что Чарис не было? Что, если представить, что с изменой я столкнулся впервые в жизни?

С того момента, как я узнал о поступке Эвелин, я только и делал, что осуждал её; я не могу спорить, что её поступок не достоин осуждения. Но почему я не старался понять её? Нет, конечно, я попытался сделать это в тот вечер, когда обо всём узнал, но в своём понимании я не зашёл слишком далеко. Очевидно, глубоко в душе я всё же осознавал, что везде была моя вина.

Боже, да разве не я сам дал ей повод? Разве это не я изводил её своими мыслями, бессмысленной ревностью и невыносимым поведением? И, наконец, разве не я обвинил её в нелюбви ко мне? Для Эвелин это стало последней каплей, как и то, что я решил оставить её одну в переломный для нас момент. Она не могла этого выдержать. Я задел её за живое, ударил по самому ценному, и она, конечно, захотела сделать ещё больнее мне в ответ. В этом поступке легко угадывалась её натура: после нашей ссоры Эвелин была слишком горяча, и эмоции, среди которых было неконтролируемое желание мести, сами понесли её в «Погоню». В тот вечер она не была беспомощна, как думал об этом Кендалл. Она вполне осознавала, что делала, а делала она именно смертельное оружие для моего сердца.

Эвелин знала, что Кендалл любил её, знала, что когда-то он был моим лучшим другом. Она хорошо понимала, что он не сможет ей ни в чём отказать, и потому придумала идеальный план мести. Она использовала Кендалла в качестве детали, необходимой для работы большого механизма. Я понятия не имел, испытывала ли она к нему жалость или ещё что-нибудь, но Шмидт на фоне всех этих обстоятельств выглядел просто жалким. Возможно, он с отчаянием отдался первой возможности стать ближе к своему объекту обожания, напрочь позабыв о дружбе со мной и о здравом смысле. А возможно, он осознанно пошёл на это, желая отомстить мне за все прошлые обиды и заодно поддержать образ холодного ловеласа, который он сам себе придумал. Но, как бы там ни было, в итоге он всего этого не выдержал и признался мне, совершенно не подумав о том, что будет дальше.