Умершие в мире живых. Европейские исследования

Лично для меня самое важное – это вагончик, где репрессированные были. Это связано именно с трагедией моей семьи. Мой прадедушка был репрессирован и вскоре расстрелян. Когда я захожу туда, это конкретно личные воспоминания у меня. Здесь я просто смотрю как любопытное лицо, а там по-другому. Там личное. Я в первый раз зашла и заплакала (ПМ1 Данилко Е. С.: 01).

Таким образом, музей смерти включен в публичный исторический дискурс, хотя и не связан жестко с его идеологической однозначностью. Музей скорее предоставляет поле для дискуссий, чем готовые ответы. При этом информационный контент отличается не только разнообразием, но и подвижностью. Так, к Ночи музеев в 2020 г. описанные экспозиции предполагалось почти полностью преобразовать. В русле общероссийских празднований «Года Памяти и Славы» музейное мероприятие планировалось приурочить к юбилею победы (Год Памяти 2020). В реставрационной мастерской создавалась новая, более масштабная диорама, на которой планировалось представить основные сражения Великой Отечественной. Но из-за пандемии коронавируса музейный праздник состоялся онлайн, и разворачивание новых экспозиций было отложено.

Старый макет предполагалось перевезти и установить в здании новосибирского железнодорожного вокзала. Такая интервенция музея в городское пространство является устоявшейся практикой, как и привлечение к организации музейных событий горожан: они не только наполняют музей экспонатами, но и участвуют в интерактивных проектах. Например, бывшие чернобыльцы проводили экскурсии по временной экспозиции, посвященной катастрофе:

Нам очень сильно помогли «Союз Чернобыля», здесь, в Новосибирске, который есть, ликвидаторы, которые принимали участие. Помимо них, есть еще Институт радиационных катастроф, он же Фонд помощи людям, пострадавшим от радиации. Мы им безмерно благодарны. Например, копия камеры, на которую снималось всё. Потому что там всё это уничтожалось. Какие-то пропуски. Интересно, что там существовали пропуски отдельно на Припять, отдельно на Чернобыль, и пропуск «Везде разрешено». Какие-то свои личные вещи. И люди, пришедшие к нам, могли непосредственно пообщаться с участниками ликвидации (ПМ2 Данилко Е. С.: 02).

Выставка о Чернобыле, концепция которой сформировалась на волне популярности известного сериала HBO, – еще одно свидетельство быстрой адаптации музея к актуальной социальной повестке и гибкости стратегий взаимодействия с посетителями. Успех обеспечивается, в том числе, включением в контекст «большой истории» истории локальной, апеллированием к личным воспоминаниям, персональному опыту жителей города. По сути, все региональные музеи имеют дело с местным материалом и локальной историей, однако у Музея смерти, в меньшей степени ориентированного лишь на сохранение и консервацию исторических артефактов и не включенного в плановые рамки государственного регулирования учреждений культуры, больше возможностей для рефлексии об актуальных социальных проблемах – от мелькнувших в новостных сводках курьезов до событий, спровоцировавших широкий общественный резонанс. Например, в экспозиции похоронного транспорта ряд «исторических» катафалков завершается свадебным катафалком, копией того, который был у Ксении Собчак и Константина Богомолова, а ответом на активно обсуждаемую в обществе эпидемию коронавируса стала информация о мировых эпидемиях, размещенная в социальных сетях музея и вплетенная в текст экскурсий. Таким образом, любая информация о прошлом оперативно используется Музеем смерти как способ интерпретации настоящего и прогнозирования будущего.

Мемориальные практики

Описанные выше публичные формы мемориализации имеют дело с анонимной памятью. С. В. Соколовский относит подобные формы к макроуровню в географии памяти о людях ушедших поколений, они редко предполагают символическое общение с ними. Коммуникация с умершими становится возможной на микро– или индивидуальном уровне мемориальных практик (Соколовский 2019: 171).

Как уже было сказано выше, существование музея на территории кладбища, которое априори является пространством выражения скорби, само по себе провоцирует специфику его восприятия посетителями. Пришедшие одновременно в музей и на кладбище, они оказываются дезориентированы в своих ощущениях. А визуальная неотделимость музея от общего кладбищенского фона (на самом деле неполная, учитывая наличие письменных и вполне заметных указателей) лишь усиливает эту двойственность. Так, упомянутые выше кенотафы, украшенные искусственными цветами и фотографиями умерших, нередко воспринимаются как настоящие захоронения.