Умерший рай

Собирал я не как бог на душу положит, а по точному каталогу фирмы «Михель». Мое сокровище представляло десяток кляссеров (то есть альбомов с прозрачными полосками, под которых вставлялись драгоценные экземпляры), где в четкой последовательности, с отдельными разновидностями, располагались марки собственно Германии, княжеств, оккупированных ею областей Бельгии, России, Украины, Чехословакии, потом оккупационные серии самой Германии, выпускаемые Советским союзом, Англией и Америкой…

По некоторым направлениям у меня выстроилась почти полная хронология. В моей коллекции имелись марки, которые в каталоге помечались как весьма редкие и оценивались суммами с несколькими нулями на конце.

Собирать их было в общем нетрудно: ведь тогда я жил в Ленинграде. Городе фронтовой полосы, где находилось огромное множество семей, куда отцы, мужья и сыновья привезли когда-то Германские трофеи. И, как мне думается, немало альбомов с немецкими марками: ведь перед войной филателия в СССР имела практически государственный характер.

Недаром председателем ВОФ (Всесоюзного общества филателистов, членом которого лет двадцать числился и я) состоял долгое время не кто иной, как действительно уважаемый и очень мужественный человек, прославленный полярник Эрнст Кренкель.

Упоминавшийся в известной песне про Сталинский стяг, поднятый у края Земли:

– Туда, где над полюсом ветер шумит,

Где солнца немеркнущий диск,

Отряд свой вели Водопьянов и Шмидт,

И Кренкель – отважный радист!

Небольшое отступление

Я привел этот, естественно легший в текст, куплет из довоенной песни, и подумал вот о чем.

Для кого пишу я свои публицистические произведения?

С художественными ясно; там практически любого читателя увлечет интрига.

А публицистику, которая приобретает у меня симбиоз путевых заметок, личных мемуаров и разрозненных мыслей?

Ее – для кого?

Подозреваю, что о Кренкеле современный читатель впервые только что узнал от меня; фамилию Шмидт, возможно, слышал – а уж о том, кем был Водопьянов, не имеет малейшего понятия.

Прошла эра энциклопедистов, миновала эпоха просто образованных людей, настало царство невежд с коровьим интеллектом.

Именно парнокопытным, самым примитивным в мире млекопитающих. Нынешняя молодежь не интересуется ничем, кроме секса, пива и спорта, да еще – по мере острейшей необходимости – своей специальности в институте.

Между тем именно любопытство есть биологический индикатор интеллекта.

Кошка, целый день разглядывающая свой двор из окна девятого этажа, и тупой взор жующей коровы – вот две противоположности интеллектуального развития.

В мое время казалось необходимым интересоваться еще чем-то помимо профессии. Мои сверстники разбирались в музыке и искусствах, знали военную историю, и еще бог знает какую массу бесполезных в жизни, но расцвечивающих ее унылое течение вещей.

Впрочем, тому было объяснение: мы росли в эпоху информационного голода и жадно хватали всякое доступное знание.

Сейчас все переменилось.

Открылась любая информация – разложенная ли в Интернете, или вложенная в рот по телевизору. Но так или иначе пережеванная кем-то посторонним.

В результате мой современник перестал интересоваться чем-либо вообще.

И не только потому, что жесткие темпы не оставляют времени для познания бесполезного.

Просто наш век – эра информационного потребительства. Когда обыватель потребляет лишь то необходимое, что ему дают.

И абсолютно инертен в самостоятельном познании нового.

Констатируя этот факт, я думаю о бессмысленности своего труда.

Ведь основа даже этой книги – как фактологическая, так и эмоциональная – давно пересказана и переписана в письмах редким друзьям-сверстникам, понимающим мой мир. Причем с использованием мощного потока нецензурных выражений, придающих произведению особую экспрессию.

Пережитое живет во мне, а когда умрет со мною, мне будет все равно.

Так для чего же я излагаю это, делая достоянием широкой публики? Для кого ?

Неужели только для себя – и зачем тогда, если самому это не очень нужно?

Конечно же, нет.

Мои произведения висят на электронных площадках, их кто-то покупает для чтения.

А мой конкретный виртуальный друг, бородатый и патлатый и невероятно симпатичный мне Борис Гольдштейн из Иерусалима – тоже настоящий еврей, в отличие от меня! – получив от меня по мэйлу очередную вещь, распечатывает ее, сшивает в тетрадочку и пускает по рукам таких же, как он, русских евреев. Для которых каждая моя повесть – источник ностальгических воспоминаний о чем-то личном.

И кроме того, как ни странно, я точно знаю, что есть молодые люди, ждущие моих произведений.

И хочется писать дальше. В надежде открыть читателям нечто новое. Поскольку ни одно знание не бесполезно: оно возвышает знающего над профанами.

Вот и я пишу эти мемуары.

И Кренкель, отважный радист…

…Итак, на чем я прервался?

На Кренкеле.

Точнее, не на нем, а на моем увлечении филателией.