Умягчение злых сердец

Снился ей Тарас. То есть поначалу она думала, что это Тарас. Потом пригляделась и задохнулась в счастливом удивлении. Странное это было существо, не человек и не призрак, а сгусток теплого света. И там, во сне, Тая вдруг отчетливо поняла, что имя этому существу – Любовь… С лицом, улыбкой и голосом Тараса… Притягивает к себе, манит, но нельзя, нельзя…

– Я знаю, что ты Любовь, и ты прекрасна, и я бы очень хотела… Но уйди, пожалуйста. Не дразни. Мне больно.

– Не бойся, ничего не бойся… Будь смелее!

– Но я недостойна!

– Все люди достойны любви. А ты – тем более.

– Почему я – тем более?

– Потому что я нужна тебе, как никому другому. В тебе сидит зло чужой похоти, ты в этом не виновата…

– Но мне внушили, что это и есть любовь.

– Нет, что ты! Любовь – это совсем другое. Ты же знаешь, ты обо мне читала в книгах, правда?

– Да, я читала… Любовь не мыслит зла, не радуется неправде, а радуется истине. Любовь все покрывает, всему верит… Но это все не про меня и не для меня! Я не верю!

– А ты верь. Я – настоящая. Я любовь этого юноши по имени Тарас. Ты мне верь. Ведь ты тоже любишь его… Будь смелее, помоги ему!

– Как?

– Просто иди навстречу, не бойся ничего. В этом твое спасение! Он должен победить сидящее в тебе зло.

Она пошла. Побежала. Как легко бежать во сне – будто отталкиваешься ногами от земли и летишь, летишь… И почти долетела, и Тарас близко… Но что это у него в руках? Нож, перепачканный кровью. Алые капли падают на землю, расплываются жуткими пятнами. Как страшно, как много крови… Но надо сказать, что она поверила его Любви! Надо, но не получается! Он не слышит, не слышит! Вместо признания вырывается из груди жалкое слезное мычание.

– …Тая, Таечка, что с тобой, милая? Проснись…

Тая всхлипнула, открыла глаза, в ужасе уставилась в обеспокоенное лицо Филиппа.

– Что с тобой, милая? Ты так стонала во сне, пришлось разбудить. Плохой сон видела, да? Вон, даже слезки выкатились в уголках глаз.

– Ты… Ты уже вернулся? Уже утро?

– Да, любимая, уже утро, и довольно позднее. А мне с рейсом повезло, успел улететь. В Питере дождь и гроза.

– Ты все свои дела закончил?

– Питерские – да. Но сейчас отдохну немного и снова уеду. Кстати, по пути собираюсь к Руфине в Отрадное заскочить… Не хочешь мне компанию составить, а? Наверное, соскучилась по своей Фрекен Бок?

– Ой… Можно, я не поеду? Не хочу в Отрадное… И к тете Руфине не хочу.

– Понимаю, понимаю. Надоела она тебе за эти годы. Такая уж у меня сестрица – не очень покладистая. Но, поверь, она старалась быть родной для тебя. Как умела, так и старалась.

– Да, я понимаю.

– Вот и умница. Ну, как ты себя вела в мое отсутствие? Не баловалась, не проказничала?

– Нет… То есть… А Клим разве тебе не успел рассказать?..

– Это ты про мальчишку, который ночью через забор перелез? Он что, напугал тебя, да? Вот шалопай… Но ты не бойся, милая. Если он еще раз появится, Клим его так шуганет, что мало не покажется. Ну посмотри на меня, подними глазки. Все хорошо, правда?

– Да… Хорошо…

– А чего глазки такие грустные?

– Нет, не грустные… Просто я не выспалась, легла поздно.

– А чего поздно легла?

– Так… Не спалось почему-то.

– Так поспи еще.

– Нет, нет, я встану, а ты ложись! Ты же устал с дороги, наверное! Хочешь, я тебе поесть принесу? Погоди, я сейчас…

– Ах ты, моя женушка заботливая… Девочка моя… Как мне приятно это слышать, если б ты знала! Иди ко мне, я соскучился, сил нет.

– Но… Но ты же устал…

– Я от тебя никогда не устану. Никогда не смогу утолить свой вечный голод… Тая, Таечка, девочка моя маленькая, рыбья косточка…

Она привычно закрыла глаза, проглотила комок вязкой горькой слюны, торопливо настроилась на окаянное действо. Насобачилась уже, как надо настраиваться. Опыт приобрела. Надо просто набраться смирения и перетерпеть. А вот раньше… Давно-давно… Когда он мял в своих жадных руках ее тело, и было больно и стыдно, и страшно, и мерзость внутри ощущалась незаживающей раной… Раньше она принималась плакать, но Филипп ее слез не любил, страшно сердился, когда она плакала. Но сейчас уже легче… Сейчас она не маленькая. Надо просто перетерпеть. Плюнуть смирением в мерзость, пусть подавится, сволочь такая.

Потом Филипп уснул, обхватив ее тяжелыми руками. Подождав, когда он уснет крепче, Тая высвободилась, встала с постели и, закутавшись в простыню, вышла на балкон.

Позднее утро сияло солнцем, небо было голубым и безоблачным. Очередной летний день раскрыл свои объятия – берите меня, наслаждайтесь! И будьте счастливы те, кто может… Кому повезло быть счастливым. Кого любят. И кто любим…

Тая сощурилась на солнце, хотела улыбнуться, но губы сами собой поехали уголками вниз.

Плакала она долго и беззвучно. Как плачут дети, когда знают, что им никто не поможет. Никто не придет, не возьмет за руку и не скажет: пойдем отсюда.

Слезная пелена острой линзой на миг обострила зрение, и глаз выхватил вялую голову хризантемы, зацепившуюся за розовый куст на краю газона. Тая вытерла щеки, шмыгнула носом, проглотила очередную порцию слез. И улыбнулась жалко, не отводя глаз от белых лепестков. Надо будет их вызволить потом… Засушить на память…

* * *