Умид. Сын литейщика

Вечером гроб в сопровождении множества людей, объятых горем, отвезли на станцию и внесли в вагон скорого поезда, отправляющегося в Ташкент. Было холодно. Сыпал мелкий, колючий снег. Люди стояли на перроне не двигаясь. Барчин поднялась в вагон, опустилась на скамью рядом с гробом. По другую сторону сидела мать, низко склонив голову и приложив к глазам платок. В вагоне тоже было холодно, нельзя спять пальто или развязать пуховую шаль. Веки Барчин распухли и покраснели от слез. Поезд плавно тронулся. Барчин подошла к окну, подышав на стекло, протерла его ладошкой. Люди медленно двигались рядом с вагоном. Поодаль она увидела огромного серого пса. Это же Каплан! Он вертелся у людских ног, метался и скоро исчез где-то в толпе. Поезд все больше набирал скорость. Промелькнули последние огни светофоров, и все исчезло, будто погрузились они в пустую непроглядную тьму…

В купе вошли Эркин, Дильбар, второй секретарь райкома партии и председатель райисполкома, которые сопровождали семью Хумаюна Саидбекова.

Под потолком слабо светилась лампочка, рассеивая теплый свет. Барчин сидела, вжавшись в угол и прислонясь затылком к стенке, смотрела в черное окно. Рядом сидели неподвижно, как изваяния, друзья их семьи. Но Барчин казалось, что она вовсе не знает этих людей, не понимает, почему они здесь. Они казались ей просто похожими на кого-то из ее знакомых. Но в следующее мгновенье мысль о том, что эти люди, и она, и мать провожают в последний путь ее отца, пронзила ее, отдаваясь острой болью, И она не удержавшись всхлипнула.

Еще позавчера вечером они беседовали, сидя у стола, при керосиновой лампе. Барчин помогала матери кроить для отца новую рубашку. А он сидел, свободно откинувшись на спинку стула, и с запалом рассказывал, какое грандиозное строительство развернется в Шахрисябзе после войны. С восторгом говорил он и принимался объяснять, в каком месте, по его мнению, удобнее всего построить Дом культуры и где лучше разбить новый сквер, создать парк… Отец мечтал! И его мечты будут осуществлены. Только отец ничего этого уже не увидит!.. Слезы текли по щекам Барчин. Она старалась представить себе отца живым.

Слава о нем как о чутком и заботливом руководителе распространилась далеко за пределы их района. В обкоме нередко Хумаюна Саидбекова ставили в пример другим руководителям. И комсомольцы в нем души не чаяли. Дильбар как-то сказала Барчин: «Ты знаешь, Хумаюн-ака мне как отец. Такой внимательный. И так он относится не только ко мне, а ко всем, кто приходит к нему за советом».

Поезд резко затормозил. Видно, приближался к какой-то станции. Они подолгу простаивали на полустанках, пропуская мимо составы с нефтью, продовольствием, оружием — на фронт. В Ташкент прибыли утром.

Первым поднялся в вагон Арслан. Он снял с головы шапку и встал у гроба, забыв даже поприветствовать прибывших. За ним остановились остальные встречающие. Увидев знакомых, Барчин и Хамида-апа зарыдали. Арслан незаметно смахнул слезу.

Эркин, взглянув на него украдкой, подумал: «Не Марат ли это прибыл на похороны?..» Но понял, что ошибся, когда Хамида-апа обратилась к нему:

— Арсланджан, мы лишились Хумаюна-ака.

Работники Ташкентского горкома партии, родственники, преподаватели института, друзья стояли на перроне. Арслан, Эркин и еще несколько сильных джигитов вынесли гроб из вагона, осторожно поставили в покрытый ковром кузов грузовика. Медленно поехали к дому Саидбековых. Их сопровождали еще одна грузовая машина и несколько легковых.

До вечера в дом Саидбековых приходили родственники, махаллинцы, друзья — прощались с человеком, которого горячо любили.

Дильбар, Эркин и второй секретарь Шахрисябзского райкома партии пробыли в Ташкенте три дня. В день отъезда они снова увидели Арслана. Все эти дни Эркин считал неудобным справляться об этом парне. А когда Арслан и Барчин вместе приехали на вокзал их провожать, он все понял.

Поезд тронулся.

Барчин и Арслан стояли рядом. Смотрели вслед уходящему поезду, пока он не скрылся вдали.

Домой Арслан вернулся поздно. Мать спала в своей половине и не слышала, как он вошел. Арслан, не зажигая света, разделся и лег. Противоречивые мысли рождались в нем, будто два Арслана спорили между собой.

Первый Арслан:

«На вопрос Барчин, почему я писал ей, что ухожу на фронт, а сам остался в Ташкенте, я ответил, что нужен здесь. Ее испытующий взгляд еще некоторое время задержался на мне. Может, она не поверила, думает, что я схитрил?»

Второй Арслан:

«Нет, Барчин не подумала так. Ведь она любит. А любовь даже плохое заставляет видеть в лучшем свете. Барчин тебе верит».

Первый Арслан:

«А благородно ли что-то скрывать от того, кто тебе верит? Может, рассказать ей обо всем, ничего не утаив?»

Второй Арслан:

«Ты дал слово не открываться ни перед кем, если даже это будет тебе стоить мук. Ты можешь подвести и себя, и товарищей».

Первый Арслан:

«Но я верю Барчин так же, как себе!»

Второй Арслан:

«А матери ты разве веришь меньше? Разве она может тебя предать?»

Первый Арслан: