Умид. Сын литейщика

— Пойдем, дженге, — сказал Абдували-ака и, сдержанно кивнув, отвернулся от Мусавата Кари. Услышал, как позади хлопнула калитка. — Если и Нишан-ака скажет, что не знает твоего мужа, останешься у меня. Поживешь, пока найдешь себе работу. Правда, тесновато мы живем. Но чем сами богаты, тем поделимся.

Калитка Нишана-ака была открыта, но все же они, не входя во двор, постучали. Из дома вышла тетушка Рузван.

— Здравствуйте. Пожалуйста…

Она с интересом разглядывала незнакомую казашку, державшую за руку мальчика.

— Эта женщина прибыла из Сарыагача. Спрашивает Нишанбая. Она почти не знает этих мест… Привел вот. За добро зачтется… — бессвязно говорил Абдували-ака, испытывая смущение.

— Хорошо сделали, что привели. Входите.

Однако Абдували-ака, сославшись на дела, простился и ушел.

Хозяйка ввела женщину в дом, пригласила сесть к сандалу, отогреться. Казашка, разувшись у порога, опустилась на курпачу, и, усадив рядом сынишку, подсунула озябшие ноги под стеганое одеяло, которым был накрыт столик-сандал. Тетушка Рузван заварила чай, села напротив.

— Рада вас видеть. Как поживаете? — осведомилась она, как положено по обычаю.

— Пришла вот, нужда заставила. Спасибо, милая, за доброту вашу. — Женщина поднесла к глазам кончик косынки.

— В дом, куда пришел гость, беда не приходит.

— Муж мой, Джилкибай умер. А тремя месяцами раньше дочку похоронила. Сынок вот только остался. — Она ласково погладила мальчика по давно не стриженной голове. — В Сарыагаче положение трудное. А у нас ни скотины, ни птицы нету… Джилкибай предупредил: «Ступай туда, в Казанши, там есть мои друзья…» Я и пошла, взяв за руку сына. Не выгоните — останусь, а выгоните — дальше пойду…

— Благоразумно вы поступили, — сказала тетушка Рузван, придвигая к мальчику рассыпанный по дастархану изюм и дольки колотого ореха; она налила в пиалушку чай и, поломав на куски лепешку, протянула гостье. — Угощайтесь, дорогая, прошу вас, угощайтесь.

Спустя полчаса пришел хозяин. Он поздоровался с гостями. Тетушка Рузван полила ему на руки теплую воду, он умылся и сел к дастархану. Хозяйка подала каждому по касе горячей похлебки из маша. Нишан-ака, следуя мудрой пословице: «Сперва еда, потом слова», ел молча, ни о чем не спрашивая. Лишь после того, как гости утолили голод, Нишан-ака, как бы извиняясь, проговорил:

— Мяса нынче не достать. Маш, тыква да фасоль только и выручают. Иногда в нашем заводском магазине бывает вермишель. Жена моя даже научилась готовить «вермишелевый плов». Молодец, вкусно у нее получается. Рис иногда бывает на базаре, но очень дорог…

— В Сарыагаче тоже нет мяса. А еще недавно, помнится, какие стада овец, табуны лошадей паслись в степи! Война так прожорлива…

— Ты, значит, жена Джилкибая?.. Пусть будет ему пухом земля, очень хороший был человек. Мы были друзьями. Вот Рузван знает. Когда он приезжал из Сарыагача, всегда останавливался у нас. Он обычно привозил пшеницу, ячмень, овец пригонял. А в конце осени, — знал, что в эту пору нам более всего нужно, — привозил саман. Без самана крышу к зиме не зальешь новым слоем глины. Спасибо ему, выручал… А потом я помогал ему закупить кое-что в магазинах. Как появятся на нашей улице верблюды, на душе радость: Джилкибай приехал. Все помню, как же. Значит, покинул этот мир бедняжка Джилкибай?

— Помер Джилкибай, оставил нас одних…

— Не одни вы. Здесь много друзей Джилкибая. Хайитбай-аксакал тоже его друг.

— А вот один не признал нас.

— Кто это?

— Кажется, Кари его зовут.

— Э, не говори про него, дженге. И такие люди на земле есть, не обижайтесь.

— Понимаю и не обижаюсь. Ведь даже родные братья не все одинаковы.

— Добрых людей у нас гораздо больше, вот увидите. Поживете и увидите.

— Джилкибай очень любил жителей махалли Казанши. Жнет пшеницу — говорит: «В Казанши повезу». Подрастают ягнята — опять: «Погоню в Казанши». Других и знать не хотел.

— А сынок на него похож, — заметил Нишан-ака, кивнув на мальчика, у которого начали слипаться глаза. Затем сказал жене: — Ты бы уложила его, устал, видно, парень в дороге.

— Устал, конечно, — подтвердила мать. — От Сарыагача пешком шли.

Долго они сидели, вспоминая добрые довоенные дни.

Через два дня тетушка Рузван отвела гостью в швейную артель, где работала сама, и устроила ее уборщицей. Казашка, привыкшая к степному простору, к домашнему хозяйству, вскоре свыклась с новым укладом жизни. Махаллинцы обращались к ней с почтением, называя ее дженге. Мальчик же быстро сдружился со сверстниками и стал ходить с ними в узбекскую школу.

Глава двадцать шестая ВОЗВРАЩЕНИЕ

Весь день гроб с телом Хумаюна Саидбекова стоял в актовом зале райкома партии. Проститься шли друзья, коммунисты Шахрисябза, рабочие, колхозники из отдаленных районов. Тихо звучала музыка.