Умирая в себе. Книга черепов

Как странно выглядит здешний мир. Техас, Нью-Мексико. Лунный пейзаж. Почему вообще кому-то вздумалось поселиться в таких местах? Широкие коричневые плато, отсутствие травы; лишь кривые, чахлые, малорослые, грязные серо-зеленые растения. Голые пурпурные горы, зазубренные и острые, очерчивающие ярко-голубой горизонт, будто выщербленные зубы. Я думал, на западе горы выше. Тимоти, побывавший везде, говорит, что настоящие горы – в Колорадо, Юте, Калифорнии, а это – просто холмы высотой по пять-шесть тысяч футов. Я был потрясен, узнав это. Самая большая вершина к востоку от Миссисипи – гора Митчелл в Северной Каролине: что-то около шести тысяч семисот футов. Я проиграл пари насчет этого лет в десять и поэтому так хорошо все запомнил. До этой поездки самой высокой для меня была гора Вашингтон – около шести тысяч футов – в Нью-Гемпшире, куда родители взяли меня с собой в тот год, когда мы не поехали на Катскилл. (Спорил-то я насчет горы Вашингтон. Я ошибся.) А здесь повсюду вокруг меня были горы такой же высоты, но считались всего-навсего холмами. У них, наверное, даже и имен-то нет. Вашингтон нависала на фоне неба, как гигантское дерево, которое вот-вот может рухнуть и погрести меня под обломками. Здесь, конечно, обзор пошире, ландшафт открытый: в перспективе горы казались ниже.

Воздух свеж и прохладен. Небо невероятной голубизны и прозрачности. Это апокалиптический край: так и ждешь, что с «холмов» вдруг раздастся трубный глас. Чудный трубный глас по гробницам земным прогремит и приведет их к трону. И Смерть будет посрамлена. Мы проезжаем по тридцать-сорок миль от города до города, а по дороге нам попадаются лишь зайцы, белки, всякая мелочь. Сами города выглядят новыми: заправочные станции, вереницы мотелей, небольшие квадратные домики из алюминия, у которых такой вид, словно их можно прицепить к автомобилю и отбуксировать куда-нибудь в другое место. (Возможно, так оно и есть.) А с другой стороны, мы миновали и два пуэбло, которым по меньшей мере лет шестьсот-семьсот, и много таких нам еще встретятся по пути. Мысль о том, что там есть настоящие индейцы, живые индейцы, расхаживающие по поселку, мелькает в моем манхэттенизированном мозгу. В тех цветных фильмах, что я в течение многих лет каждую субботу смотрел на Семьдесят Третьей улице и Бродвее, индейцев было в изобилии, но я никогда не питал иллюзий на этот счет: своим холодным мальчишеским рассудком я понимал, что это просто пуэрториканцы или мексиканцы, выряженные в бутафорские перья. Настоящие индейцы принадлежали девятнадцатому столетию, они уже давно вымерли, и их не осталось нигде, кроме как на пятицентовой монетке с бизоном на обратной стороне, а когда вы в последний раз видели бизона? Индейцы были архаизмом, индейцы для меня находились в одном ряду с мастодонтами, тиранозаврами, шумерами, карфагенянами. Но нет, вот я впервые оказался на Диком Западе, и тот плосколицый бронзовокожий человек, продавший нам в лавке пиво к обеду, был индейцем, и тот малыш, который заливал нам в бак бензин, тоже индеец, и те глинобитные хижины на другом берегу Рио-Гранде заселены индейцами, хоть я и различаю лес телевизионных антенн, поднимающихся над саманными крышами. Посмотри на индейцев, Дик! Посмотрите на те огромные кактусы! Джейн, смотри, индеец едет на «фольксвагене»! Видели, как Нед подрезал этого индейца! Послушайте, как индеец сигналит!