Умирая за идеи. Об опасной жизни философов

Таким образом, философия может быть перформансом. Живым, плотским, иногда кровавым представлением. Она может начаться как идея, но, если бы не философская жизнь, которая претворяет ее, философия превратилась бы в пустой разговор. Биография философа — сцена для представления философии точно так же, как тело философа — инструмент ее воплощения. Независимо от того, насколько хорош стиль философа, философствование, по своей сути, не может быть ограничено письменным текстом. Действительно, философия представляет собой форму самовыписывания, при которой философ становится живым текстом, книгой, работа над которой никогда не заканчивается. Исполнение данного жеста самосотворения — это то, что определяет философа, что составляет сдержанную и одновременно уникальную подпись, которую такой человек оставляет в мире. Вот тут-то и начинается работа смерти: в рамках философского проекта самоформирования смерть является не только неотъемлемой частью биографии, но может оказаться столь же важной, как и сама жизнь. Симона Вейль, которая знала о подобных вещах куда больше, чем многие люди, была меньше всего обеспокоена тем, что она не найдет «смысла жизни». Ее больше всего заботило то, что она может упустить смысл смерти: «У меня всегда был страх потерпеть неудачу не в своей жизни, а в собственной смерти»[472].

* * *

В признании Вейль нет и намека на легкомыслие. Однако многие философы подходят к своей жизни с предельной серьезностью, чтобы поприветствовать свою смерть громким смехом. Саймон Кричли в сборнике «Книга мертвых философов» рассматривает жизнь и смерть мыслителей, как если бы они были персонажами комедии. Некоторые герои его сборника умирают от смеха в буквальном смысле, в то время как другие, умирая, заставляют смеяться нас. История Кричли — буффонада философии, в которой нет ничего слишком серьезного, а трагический конец всегда может стать предвестником кульминации. Как описано и в этой книге «Умирая за идеи», даже философы-мученики, умирая, не могут удержаться от смеха. Сократ занимался нагнетанием атмосферы иронии, насмехался и высмеивал окружающих до самого момента своей смерти, которая только и смогла остановить его. Но остановила ли? Томас Мор всего за несколько мгновений до своей смерти, пытаясь успокоить палача на пути к эшафоту, произнес «самую известную злую шутку в истории». Он любезно попросил распорядителя: «Умоляю, умоляю вас, господин лейтенант, помогите моему спасению в вышних! Что же до моего низвержения, я сам об этом позабочусь»[473]. Лучше не скажешь.

* * *

Почему философы умирают смеясь? Объяснение вытекает непосредственно из философского отношения к действительности. В основе практически любой философии лежит сильный деконструктивный элемент. Изначальный порыв философа — поставить все под сомнение. Первая заповедь философов: «Вещи не то, чем они кажутся!» Смотреть на мир по-философски — значит видеть сквозь него. Все, что соответствует реальным потребностям, должно быть оспорено, уничтожено, отменено. По своей сути философия обладает повышенным уровнем кислотности: она разъедает все, с чем соприкасается. Артур Шопенгауэр рассматривал способность видеть нереальность вещей как философский дар par excellence. Однако второй заповедью философа должен стать призыв: «Не оставляй мир таким, каким он тебе открылся!» Потому что в следующее мгновение более конструктивные умы заменяют эту нереальность чем-то новым и более стабильным: атомами, идеальными архетипами, Абсолютным духом, волей, бытием и становлением. Привлекательность философии часто проистекает из красоты вымысла и метафор, с помощью которых философы пытаются исправить мир, раздираемый своими собственными деконструктивными усилиями. «Нельзя переоценить важность воображения в философии!» — это их третья и последняя заповедь.

И все же это может быть опасный путь. Умы, склонные постоянно ставить все под сомнение, подвергаются серьезному испытанию в процессе поиска неоспоримой замены. В самом деле, чаще, чем разрывом ткани бытия, философы занимаются надрывом самих себя. Поэтому восстановление мира после его разрушения может быть довольно сложным занятием. По большому счету, часто случается так, что ничего восстановить не получается. Какой-то симулякр решения может вспыхнуть на мгновение, но, как сказал бы Роберт Фрост, «все золотое зыбко». Часто, после того как философия завершает свою разрушительную работу, она довольствуется созерцанием мира, который должен продолжать лежать в руинах или даже в небытии.