Умирающие и воскресающие боги

И дионисическое искусство также хочет убедить нас в вечной радостности существования; но только искать эту радостность мы должны не в явлениях, а за явлениями. Нам надлежит познать, что все, что возникает, должно быть готово к страданиям и гибели; нас принуждают бросить взгляд на ужасы индивидуального существования – и все же мы не должны оцепенеть от этого видения: метафизическое утешение вырывает нас на миг из вихря изменяющихся образов. Мы действительно становимся на краткие мгновения самим Первосущим и чувствуем его неукротимое жадное стремление к жизни, его радость жизни; борьба, муки, уничтожение явлений нам кажутся теперь как бы необходимыми при этой чрезмерности бесчисленных стремящихся к жизни и сталкивающихся в ней форм существования, при этой через край бьющей плодовитости мировой воли: свирепое жало этих мук пронзает нас в то самое мгновенье, когда мы как бы слились в одно с безмерной изначальной радостью бытия и почувствовали в дионисическом восторге неразрушимость и вечность этой радости. Несмотря на страх и сострадание, мы являемся счастливо-живущими, не как индивиды, но как единое-живущее, с оплодотворяющей радостью которого мы слились».

Позднее, громя христианство с его понятием «бога» как противоположности жизни [ «Христианское понятие о божестве (Бог как Бог больных, Бог как паук, Бог как дух)] – это понятие есть одно из самых извращеннейших понятий о божестве, какие только существовали на земле; быть может, оно является даже измерителем той глубины, до которой может опуститься тип божества в его нисходящем развитии. Бог, выродившийся в противоречие с жизнью, вместо того чтобы быть ее просветлением и вечным ее утверждением! Бог, объявляющий войну жизни, природе, воле к жизни! Бог как формула всякой клеветы на “посюстороннее”, для всякой лжи о «потустороннем»! Бог, обожествляющий «ничто», освящающий волю к “ничто”!..), Ницше скажет короче: «Поняли ли меня? Дионис против Распятого» (К. Кереньи был в культурном шоке оттого, что Ницше взял для выражения своего безбожничества Диониса, этого бога в своем ярчайшем проявлении). Помните у Эсхила? «Небеса не знают состраданья. // Сила – милосердие богов…»

Хотя с формальной точки зрения Дионис дал христианству немало, включая причастие тела и крови Господней (хотя следователи полагают, что это некогда был всеобщий ритуальный обычай – поедание своего тотема, однако здесь, в отличие от предположений и реконструкций, мы имеем много реальных свидетельств, что неудивительно, если видеть в дионисийстве «рецидив» возрождения древнейших верований), чудо претворения воды в вино (приуроченное к 6 января – по новому стилю это практически Рождество, по старому – Крещение с его обрядовым освящением воды) и т. п., включая, конечно, общую идею воскрешения через страсти Господни, как писал и Плутарх: «Страстной миф о растерзании Диониса заключает в себе учение о пакирождении». По словам К. Кереньи, в эпоху поздней Античности «ужас смерти преодолевался через идентификацию умершего мужчины с Дионисом или через веру в то, что умершая женщина отдавалась в любви богу». Верно подметил В. Иванов: «Христианству было приготовлено в пантеоне языческой теософии верховное место, но оно не захотело его принять. Втайне оно усваивало себе бесчисленные элементы античного обряда и вероучения, открыто – выказывало непримиримую вражду как раз к тем областям античной религии, откуда почерпало наиболее важный материал для своего догматического и литургического строительства».

Даже «наш» кулич – не что иное, как дионисийский фаллос в его эволюции через каравай. Сомневаетесь? Вспомните форму, а теперь докажем. В Белоруссии 20 июля 2018 г. мне пришлось стать участником сего дионисийского действа, вкушая каравай, украшенный фигурками плодовитых зверей и птиц, шишками и прочими афродизиастическими атрибутами. О нем так пишет Т.В. Володина: «Следующий блок реалий, ассоциированных народным сознанием с органами половой сферы, составляют продукты питания, центральное место среди которых занимает хлеб вообще и свадебный каравай в частности. Прежде всего следует упомянуть показательные песенные строки: «Печ наша рагоча – караваю хоча» (вариант: «Каравай рогоче // Да до печи хоче, // А печь рогоче – // Каравая хоче». – Е.С.). Перед брачной ночью на каравай сажали невесту (знал бы – вряд ли стал бы есть это изделие из теста. – Е.С.). Не случайно каравай пекут лишь невесте-девушке, впервые вступающей в брак, и никогда не пекут вдове. Мотив коитуса воплощают фигурки на каравае: боров верхом на свинье, петух на курице, гусак на гусыне и т. д. (гродн.). Фаллическую символику имеют фигурки шишек на каравае и некоторые другие элементы украшений («бочачкі з абрўчыкамі»), пара яиц, запекаемых в каравай, а также заяц как персонаж каравайных песен и приговоров, ключи и др. В свадебных песнях, записанных А. Дембовецким на Могилевщине, фаллическая символика пирога-каравая преподносится даже в незашифрованном виде: