Умирающие и воскресающие боги

Они именно твердо веруют, что, хотя тело тленно и материя невечна, душа же всегда остается бессмертной; что, происходя из тончайшего эфира и вовлеченная какой-то природной пленительной силой в тело, душа находится в нем как бы в заключении, но, как только телесные узы спадают, она, как освобожденная от долгого рабства, весело уносится в вышину. Подобно эллинам, они учат, что добродетельным назначена жизнь по ту сторону океана – в местности, где нет ни дождя, ни снега, ни зноя, а вечный, тихо приносящийся с океана нежный и приятный зефир. Злым же, напротив, они отводят мрачную и холодную пещеру, полную беспрестанных мук. Эта самая мысль, как мне кажется, высказывается также эллинами, которые своим богатырям, называемым ими героями и полубогами, предоставляют острова блаженных, а душам злых людей – место в преисподней, жилище людей безбожных… Бессмертие души, прежде всего, само по себе составляет у ессеев весьма важное учение, а затем они считают его средством для поощрения к добродетели и предостережения от порока. Они думают, что добрые, в надежде на славную посмертную жизнь, сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха перед тем, что если даже их грехи останутся скрытыми при жизни, то, по уходе в другой мир, они должны будут терпеть вечные муки. Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех, которые только раз вкусили их мудрость…

Существует еще другая ветвь ессеев, которые в своем образе жизни, нравах и обычаях совершенно сходны с остальными, но отличаются своими взглядами на брак. Они полагают, что те, которые не вступают в супружество, упускают важную часть человеческого назначения – насаждение потомства; да и все человечество вымерло бы в самое короткое время, если бы все поступали так. Они же испытывают своих невест в течение трех лет, и, если после трехкратного очищения убеждаются в их плодородности, они женятся на них. В период беременности своих жен они воздерживаются от супружеских сношений, чтобы доказать, что они женились не из похотливости, а только с целью достижения потомства. Жены их купаются в рубахах, а мужчины – в передниках. Таковы нравы этой секты» («Иудейская война», II, 8, 2—11, 13).

Человек, знакомый с Новым Заветом, отметит немало схожих моментов: общность имущества, презрение к богатству, практическое милосердие, очищение водой (вспомните крещение Иоанново) и т. п. Отмеченная Флавием приверженность к изучению древней письменности в ХХ веке получила блестящее подтверждение, когда были обнаружены так называемые кумранские свитки – наследие ессеев, которое они сохранили от римских войск, возможно, ценой собственных жизней (содержание этих свитков трояко: это собственно библейские книги, затем – апокрифы и доктринальные и аллегорические писания ессеев).

Вот, мы показали «закваску» учения Христа – мирных мессианских ессеев. Теперь скажем несколько слов в защиту его исторического бытия. Бывали периоды, когда ему полностью отказывали в таковом, но все же большинство библейских критиков сходны во мнении, что он реально существовал. Другое дело, что потом сотворили с его образом и учением, но это – отдельный разговор. «Хрестоматийных» отрывков из древних классиков о Христе и христианстве три: из Гая Светония Транкилла (70—126 гг. н. э.), Корнелия Тацита и Иосифа Флавия. Отвергать их, как поздние вставки, бессмысленно (особенно последний, как мы покажем), тем более что первый настолько фрагментарен, что вряд ли мог лить воду на христианско-пропагандистскую мельницу. Да и вопрос, кого именно имеет в виду Светоний – «нашего» Христа или кого-то другого, тем паче что в его произведении говорится о ХрЕсте: «Иудеев, постоянно волнуемых Хрестом, он (Клавдий. – Е.С.) изгнал из Рима» («Жизнь двенадцати цезарей», V («Божественный Клавдий»), 25, 4).

Тацит по отношению к Христу и христианству откровенно презрителен и враждебен – как, в принципе, и положено просвещенному римлянину по отношению к восточному суеверию. Он наверняка имел случай столкнуться с ним в бытность свою проконсулом Азии. Но – и в этом благородство его души! – вместе с тем он вовсе не оправдывает учиненного над ними насилия. Кто-то, однако же, видит в этом дьявольскую хитрость христиан, именно под таким соусом якобы подающих свидетельство о подлинности этой «вставки» (что, мол, раз ругает, значит, это не интерполяция); кажется, эта точка зрения чересчур усложнена. Им, видимо, даже ссылавшийся в этом отношении на этого античного автора и Фридрих Энгельс не указ. Несколько уязвимым местом является лишь наименование Пилата прокуратором – во всех известных надписях он именуется префектом, у Иосифа Флавия и в Евангелиях – правителем; прокураторами же римские наместники в Иудее стали именоваться лишь после Иудейской войны 67–71 гг. Но тут либо Тацит, прекрасно знакомый с имперским управлением своего времени, ввел анахронизм, либо его информатор из христиан дал такую форму. Для сути дела это совершенно неважно.