Умирающий изнутри

Потрепанный голубь слетел вниз, на землю. Тьма сгущается. Все исчезает.

Лиловая кровь застывает в жилах, холод охватывает сердце, душа уменьшается. Цвета блекнут. Серая пора и, боюсь, скоро станет еще серее.

Обитатели дома – мысли иссохших мозгов в засуху.

18

Когда Тони переехала от меня, я ждал целых два дня, ничего не предпринимая. Я решил, что она успокоится и вернется, я ждал, что она виновато позвонит от кого-нибудь из друзей и извинится, попросит взять такси и приехать за ней. Еще одной причиной того, что я не принял никаких мер было то, что я сам все еще страдал от своего невольного путешествия.

Мою голову словно сжимали невидимые клещи и тащили, вытягивая шею, словно резиновый ремень, а затем резко отпускали, до основания встряхивая мозги.

Эти два дня я провел в постели, в полудреме, иногда читая и срываясь в холл на каждый телефонный звонок.

Но она не вернулась и не позвонила. Во вторник я приступил к поискам.

Сначала я позвонил ей в офис. Тедди, ее босс, милый ученый человек, очень нежный, очень голубой. Нет, на этой неделе она не работала. Что-то срочное? Не нужен ли мне ее домашний номер?

– Я с него и звоню, – сказал я. – Ее здесь нет, и я не знаю, куда она подевалась. Это – Дэвид Селиг, Тедди.

– О! – произнес он. Очень слабо, с состраданием. – О!

– Если она случайно позвонит, попросите ее связаться со мной.

Затем я стал обзванивать ее друзей, тех, чьи номера я смог найти: Элис, Дорис, Хелен, Пэм, Грейс. Я знал, что большинству из них я не нравился. Не нужно быть телепатом, чтобы догадаться об этом. Они подумали, что она бросила меня, ей просто надоело прожигать жизнь с человеком без карьеры, будущего, денег, амбиций, талантов и взглядов. Все пятеро сказали, что ничего о ней не слышали. Голоса Дорис, Хелен и Пэм звучали искренне. Две других, как мне показалось, лгали. Я добрался на такси к дому Элис в Виллидже и сделал пробный заброс, цап! Я выудил много такого, чего вовсе не хотел бы знать, но не обнаружил, где Тони. В том, что я шпионил, было нечто грязное, и я не стал пробовать Грейс. Вместо этого я позвонил писателю, чью книгу редактировала Тони и спросил, не видел ли он ее. Он ледяным тоном сообщил, что уже давно не видел ее. Дохлый номер. След затерялся.

Я колебался до среды, думая что предпринять, и наконец обратился в полицию. Дал скучающему дежурному сержанту ее описание: высокая, стройная, длинные черные волосы, карие глаза. Не находили ли недавно тел в Центральном парке? В подземке? На Амстердам Авеню? Нет. Нет. Нет. Слушай, дружок, если мы что-нибудь узнаем, мы дадим тебе знать. Но для меня его слова прозвучали неубедительно. Слишком жирно для полиции. Без отдыха, без надежды я пошел в Большой Шанхай поужинать. Несчастный ужин – хорошая еда пропала зря. (В Европе голодают дети, Дэйв. Ешь. Ешь.) В конце концов, сидя над грустными развороченными остатками креветки с обжаренным рисом и чувствуя горечь от постигшего меня несчастья, я проделал дешевый трюк, который всегда презирал: сканировал разных девушек в ресторане, ища ту, что была одинока, несчастна, уязвима, не строгая в нужном мне плане, в общем, нуждалась в чем-то или ком-то. Конечно, это не штука уложить в постель того, кто доступен, но я охотился не ради спортивного интереса.

Она нашлась, рыбка в аквариуме, вполне привлекательная замужняя дама лет двадцати пяти, бездетная, чей муж, преподававший в Коламбия, проявлял к своей докторской степени, очевидно, больший интерес, чем к жене. Каждую ночь он ставил опыты в Бутлеровской лаборатории и приходил домой очень поздно, совершенно измотанный, раздражительный и бессильный. Я привел ее к себе и провел два часа, слушая историю ее жизни. В итоге я сумел ее трахнуть, но почти сразу кончил. Да, я не блеснул. Когда, проводив ее, я вернулся домой, зазвонил телефон. Пэм.

– Я узнала кое-что о Тони, – сообщила она, и я ощутил себя виновным в измене. – Она у Боба Ларкина на Восточной 83-й улице.

Ревность, отчаяние, унижение, агония.

– У какого Боба?

– Ларкина. Тот самый декоратор, о котором она всегда говорит.

– Не мне.

– Один из ее старых друзей. Они очень близки. Думаю, он подцепил ее, когда она еще училась в колледже. – Длинная пауза. Затем Пэм успокаивающе сказала мне: – О, успокойся, Дэйв, расслабься! Он – гей! Для нее он просто отец-исповедник. Когда ей плохо, она идет к нему.

– Понимаю.

– А вы что, расстались?

– Не уверен. Но предполагаю, что да. Не знаю.

– Я могу чем-нибудь помочь? – И это Пэм, которая, как я думал, всегда рассматривала меня как человека, оказывающего на Тони разрушительное влияние.

– Дай мне его телефон, – попросил я.

Я позвонил. Телефон звонил и звонил. Наконец Боб Ларкин снял трубку.

Гей, ладно, сладкий тенор, не очень отличавшийся от голоса Тедди-с-работы.

Кто их учит говорить с той интонацией? Я спросил, есть ли там Тони.

– Кто ее спрашивает? – настороженный голос.

Я объяснил. Он попросил меня подождать и, прикрыв рукой трубку, он около минуты переговаривался с ней. Наконец он сказал, что Тони там, но очень устала, отдыхает и не хочет говорить со мной прямо сейчас.