Умница для авантюриста (СИ)

— Мой папа — ярый материалист и практик. Мне тяжело верить в чудеса. В то, что не вписывается в научные рамки. Я понимаю. Вижу. Ты другой. И многое в тебе необъяснимо, но дай мне время привыкнуть к этому. И, может, я пойму: и во мне есть то, во что я не верю.

Мы больше не возвращались к этой теме. Пусть. Не так уж важно, что она об этом думает, но я знаю: Рени исключительная, единственная, необыкновенная, созданная для меня — как я раньше этого не замечал? И пусть больше никто не видит этого — ревниво нашёптывал во мне собственник, не желающий делиться золотой аурой обычной ибронской девушки.

Но они замечали. Все. Орландо ходил вокруг неё кругами, как кот на мягких лапах. Смотрел влюблённо, восхищёнными глазами. Постепенно недоверчивые цилийцы и фрейцы оттаяли. Всё чаще оборачивались ей вслед. Спрашивали её мнение. Советовались.

Рени приучала Фолионто к людям, как дикое животное. Вначале только я был исключением, кого он подпустил сразу же. Постепенно механический замок позволил и другим прикоснуться к себе. Как она этого добилась — не знаю. Возможно, уговорила: моя Рени часто беседовала с неуживчивой, враждебной сущностью этого непростого места.

Фолионто походил на паралитика с выкрученными ревматизмом конечностями: стены его бугрились трубами, гигантскими шестерёнками, какими-то не совсем понятными нагромождениями сочленений, связанных друг с другом грубыми огромными болтами. Я никак не мог уловить закономерность общего механизма. Думаю, никто не видел в нем ничего прекрасного. Кроме Рени.

— Он восхитителен! — делилась она со мной, пробираясь под сенью ночи в мою одинокую комнату — полупустую и безликую. И как только она появлялась — всё вокруг оживало, наполнялось её светом, согревалось в лучах её энергии. И я чувствовал уют, будто наконец-то очутился дома, там, где мне хорошо. — Он необыкновенен! Стройный, красивый, почти совершенный!

Она пела оду механическому чудовищу — ржавому и гнусному, а я — каюсь — почти не слушал дифирамбы, потому что внутри меня зрели возвышенные стихи одной-единственной девушке, что сидела рядом с сияющими глазами и розовыми щёчками. Хотелось касаться её. Целовать. Пить её запах, наслаждаясь. Хотелось растворяться и отдавать. Всё, до последней капли.

— Ты не слушаешь меня! — сердилась Рени, а я смущённо улыбался и прятал лицо в её шершавых ладонях. Целовал каждый бугорок, трепетные жилки на запястьях. Лечил ссадины и порезы.

Я желал, чтобы никогда не заканчивалась эта сумасшедшая работа. Хотел, чтобы время растянулось и никогда не сделало решающий виток. Потому что чувствовал: как только Фолионто распахнёт свои двери — всё изменится. И я пока не знал как: в лучшую или худшую сторону.

Рени

— Ты удираешь, когда миссис Фредкин засыпает? — спросил меня Гесс, как только я появилась у него во второй раз.

— Нет, — лучезарно улыбнулась ему, — Герда дала нам своё благословение. Предупредила лишь, чтобы без глупостей. Страшным-страшным голосом. Как думаешь, поцелуи — это не совсем глупость?

— Нет, — уверенно и без сомнений произносит Гесс и завладевает моими губами.

Это похоже на тихую радость, о которой хочется громко петь. Кричать, разрывая небо на клочки, как лист бумаги. Это как жажда, когда невозможно напиться досыта. Хочется ещё и ещё, но я не смею. Беру только то, что даёт мне он — мой самый желанный и непостижимый мужчина. Мой хищник, мой властный и неуживчивый Гесс, способный запугать кого угодно, кроме меня.

Он умеет слушать и понимать. Умеет предчувствовать и отвечать на невысказанные вопросы. Он умеет молчать, когда я хочу подумать. Он никогда не мешает мне — постоянно хочу ощущать его присутствие. Быть рядом, чтобы видеть его, дышать одним воздухом.

Не знаю, почему никто не замечал то, что открылось мне. А потом догадалась: Фолионто не всем показывал свои секреты. Я знала, как дать ему вторую жизнь — запустить гигантский и на первый взгляд неповоротливый механизм.

— Он похож на огромные часы, — рассказывала я Гессу, положив голову ему на колени. Там каждый винтик, каждая деталь не лишние. Все эти трубы — его вены, а где-то внутри спрятаны органы. У Фолионто есть сердце, и оно бьётся, живёт, иначе он бы замолчал навеки.

Наше утро начиналось одинаково: мы шли на штурм замка, как воины, что верят в победу. Наверное, вначале в неё верила я. В меня верили Гесс и Орландо. Постепенно нам удалось заразить своим примером всех остальных.

Я спорила с местным кузнецом — он делал по моим чертежам недостающие фрагменты, без которых невозможно было бы заставить эту махину заработать. Вскоре я научилась жестикулировать не хуже фрейцев и цилийцев. Я не знала языка — Орландо выступал в роли переводчика, но зато компенсировала своё невежество азартом.

Каждый вечер мы отползали от замка. Грязные, уставшие, но не сломленные. Масло и ржавчина въелись в кожу. Лицо обгорело и обветрилось. Герда бурчала и возмущалась. Благо, в поселении было много воды — прогрессивный и дальновидный дон Педро позаботился о водопроводе и канализации: всё простенько, но работало, как часики.