Умышленное обаяние

– Бред! – смеялась она, отбиваясь. – Кто проверил правдоподобие мифологемы – женщина мечтает быть мужчиной? Кто из нас так жаждет этого? Я – никогда!

Еще бы! Я залюбовался толстушкой. Сплошные округлости, ни одного угла. Верно ли, что подкожный жир вырабатывает женские половые гормоны? Поэтому самцы так любят толстушек? Больше женщина, чем женщина? Я засмеялся. Лишний жир жрет тестостерон. Знали бы мужики, чем он грозит!

– Не стоит ли опросить женщин, чего на самом деле они хотят? – смеется толстушка. – На сайтах, где матери публикуют высказывания детей от двух до семи лет, все девочки хотят рожать и ни одна не испытывает зависти к тому, чего у нее нет. Только интерес, не больше. Мурад прав: хотеть или не хотеть фаллос может только родившийся в чужом теле человек. Кстати, у Дитрих были лесбийские связи. Вот вам и объяснение.

– Желание женщины стать мужчиной индуцировано патриархатом. – Майра хрустнула болгарским перцем, он взорвался фонтанчиком красного сока, и я увидел красные веснушки на ее лице. – Деньги, карьера, власть. Приходится играть по чужим правилам.

– Верните матриархат! – засмеялся Тимур. – И что будет?

– То же самое, – отрезала Майра. – Мы будем вас подстрекать.

– Нормально ли для женщины так желать власти? – тихо спросил Кирилл.

– А пресловутый матриархат? – усмехнулась Майра. – Куда нам от него деваться? Он живет в подсознании, хотите вы этого или нет.

– Желание стать мужчиной может быть связано с очень простой вещью, – рассмеялась данаида, ее взгляд остановился на Майре. – Отвращением женщины к женщине.

– Ого! Так серьезно? – захохотал Мурад.

– Еще бы! Женщины всегда конкурируют, у мужчин же в устойчивом сообществе субординация почти не обсуждается.

– Надоело! – Глаза Майры бегут по моему лицу, я любуюсь другими. Лепота!

– И мне! Пойдемте к реке! – закричала данаида. – Глядеть на закат!

К темной реке ведьмины волосы свесили седые космы. Река ворчит, гоня камни и цветную мозаику. Песок порошит изразцы на дне, ветер на воде собирает пазлы в отражение неба. Мне сжимает живот, водное небо похоже на кофейную пенку. Меня это злит. И здесь чертово кофе!

– Что вы все время молчите, Марат? – смеется данаида.

– Кофе хочу, – смеюсь я.

– Так любите?

– Да нет. Привычка.

– А я люблю Головина. Похоже. Не правда ли? – Она кивнула на ведьмины космы. В закатном солнце их седая копна наливается алой кровью, вода жадно ловит их отражение и дробит.

– Не помню.

Данаида положила руки мне на плечи. Огненные волосы пахнули костром и дымом. Ее губы близко, мои далеко, ее глаза близко, мои – дальше не бывает.

– Не стоит, – я мягко сдвинул ее ладони. – Я не один.

– Чепуха, – низким голосом сказала она, у меня засосало под ложечкой. Знакомый тембр, но, кажется, я не ищу симулякры. И не пойму, что со мной. Разве это важно?

Я услышал шорох и обернулся. У кустов стояла Майра, черная, узкая щель глаз поделила лицо на красный свет и тень. Траурница заметила мой взгляд и нехотя подошла.

– Не помешала?

– А если да? – Глаза данаиды сощурились.

– Тогда иди, – мягко сказала Майра, ее улыбка блеснула волчьим оскалом. – Или потянуло искупаться? Ну-ка! – Майра неожиданно взмахнула рукой, та инстинктивно отшатнулась.

– Да твой он! Твой! – принужденно засмеялась данаида. – Пойду.

– Иди! – расхохоталась Майра.

Данаида ушла, Майра прижалась ко мне и замолчала.

– Дитрих – не шутка, – вдруг со злобой сказала она. – Они похожи. Делят себя между мужчиной и женщиной. Гадость!

– Угу, – скучно сказал я.

– О чем думаешь?

– Ни о чем.

Хотя… На самом деле я думал о кофе.

* * *

– Убить иллюзию, – сказала она.

– А как же – бояться, в рай не ходить? – спросил я. Разве не это она говорила?

– Чистилище страшнее, – ответила она.

Точно, подумал я. Парадоксально, но в аду личности невозможно лишиться. Зато чистилище – осознанное лишение индивидуальности. Я теряю? Так ли хорошо помнить себя?

Я перевернул ее на спину, голова на моей руке, губы близко, глаза – ближе не бывает. Кофе кипит кружевной пенкой. Она в тугой оплетке моих рук и ног, мне кажется – дальше не бывает.

– Убийство даже самой разрушительной иллюзии равносильно самоубийству, – сказал я. – Скучно. Тогда лучше не жить.

– А что потом? – ожесточенно спросила она.

– Какая разница? – засмеялся я. – Живи одним днем.

– Так может говорить только человек, которому нечего терять! – с тихой злобой сказала она.

– Брось, – я поднял углы губ, что означало улыбку. Не дура, сообразит. – Не будем портить друг другу настроение.

– Руки убери! – Она толкнула кулаками, я отвалился.

Ее пальцы дрожали, пока она застегивала блузку; я смотрел на ее тонкую спину, думая о вязкой склонности все усложнять. Она просыпается внезапно, обещая скуку и тягомотину. Она цепляется гирей к словам, они тащат ее жернова. Она обязательна, везет в редких случаях. Тягомотина! Сегодня я рассчитывал на другое. Вечер испорчен?

Она вышла в прихожую, я проводил ее глазами. В таких случаях лучше не уговаривать. Я не жду положительного подкрепления со стороны и не умею давать его другим. Можно завязнуть.