Ундина

Хульдбранду вновь показалось, что он грезит наяву, – так трудно ему было свыкнуться с мыслью о диковинной родне своей жены. Однако он и виду не подал, а невыразимая прелесть молодой женщины вскоре успокоила все недобрые его предчувствия. Когда короткое время спустя он стоял с ней у входа в дом, озирая зеленеющую косу с её чётко обозначенными водой границами, ему стало вдруг так хорошо в этой колыбели его любви, что у него вырвалось:

– А зачем нам уезжать сегодня? Едва ли в том большом мире нас ждут более радостные дни, чем те, что провели мы здесь, в этом укромном, защищённом тайнике. Давай же проводим здесь ещё дважды, трижды закат солнца.

– Как повелит мой господин, – с ласковой покорностью отвечала Ундина. – Вот только старики – им и так будет больно расставаться со мной, а тут, когда они почувствуют во мне преданную душу, почувствуют, как искренне я научилась теперь любить и чтить их, они, пожалуй, все глаза себе выплачут с горя. Сейчас ещё моя кротость и благонравие для них – всё равно что гладь озера, пока недвижен воздух, – ведь так оно со мной всегда бывало. И какое-нибудь деревце или цветок они полюбят так же легко, как полюбили меня. Что будет, если они узна^́ют это новое, обретённое мной любящее сердце в ту самую минуту, когда должны будут навеки утратить его на этой земле? А смогу ли я утаить его от них, если мы останемся здесь?

Хульдбранд не мог не согласиться с ней; он отправился к старикам и сообщил, что они уезжают в сей же час. Священник вызвался сопровождать молодую чету, вместе с рыцарем они помогли Ундине сесть на коня и, не мешкая долее, двинулись в сторону леса по высохшему руслу лесного ручья. Ундина беззвучно, но горько плакала, старики провожали её громкими причитаниями. Казалось, они только сейчас начали понимать, что^́ они теряют в лице своей приёмной дочери.

В молчании три путника вступили под густую тень леса. Красивое это было зрелище: на фоне зелёной листвы – прекрасная женщина на чистокровном, нарядно убранном коне, а по бокам её чинно шествовали почтенный пастырь в белом орденском одеянии и цветущий молодой рыцарь в яркой одежде, опоясанный сверкающим мечом. Хульдбранд не сводил глаз со своей красавицы жены, Ундина, отерев слёзы, не сводила глаз с него, и вскоре между ними завязалась безмолвная, беззвучная беседа, в которой говорят только взгляды и знаки. И лишь немного погодя они очнулись, внезапно услыхав негромкий разговор священника с четвёртым спутником, который успел незаметно присоединиться к ним. На нём было длинное белое одеяние, почти такое же, как облачение священника, только на лицо был низко надвинут капюшон, и всё это струилось и развевалось широкими складками, так что ему ежеминутно приходилось подбирать полы одежды и перекидывать их через руку или как-либо иначе управляться с ними; впрочем, это ничуть не стесняло его при ходьбе. Молодые заметили его как раз в ту минуту, когда он говорил:

– Вот так-то и живу я здесь в лесу, почтенный отец, уже много лет, хотя меня и не назовёшь отшельником в вашем смысле слова. Ибо, как сказано, покаяния я не творю, да и не больно в нём нуждаюсь. Я потому только и люблю так лес, что уж очень занятно и красиво выглядит, когда я в своём развевающемся белом платье пробиваюсь сквозь тёмную листву, а нежный луч солнца нет-нет да и скользнёт по мне и засверкает…

– Вы весьма удивительный человек, – заметил священник, – и мне хотелось бы побольше узнать о вас.

– Ну а вы-то сами кто такой, если уж на то пошло? – спросил незнакомец.

– Меня зовут патер Хайльман, – молвил священник, – из обители Святой Марии, что за озером.

– Так, так, – ответил незнакомец, – а меня зовут Кюлеборн, ну а если соблюдать учтивость, то следовало бы величать меня господин фон Кюлеборн, а не то, пожалуй, и владетельный барон фон Кюлеборн, ибо я владею всем в этом лесу, а может быть, и за его пределами. Вот, к примеру, я сейчас скажу кое-что этой молодой госпоже.

В мгновенье ока он очутился по другую руку священника, совсем рядом с Ундиной, и, вытянувшись во весь рост, шепнул ей что-то на ухо. Она испуганно отшатнулась со словами:

– Мне не о чем больше с вами говорить.

– Ого-го, – засмеялся незнакомец, – видно, шибко знатным оказался муженёк, коль ты своих родных и признавать не хочешь? Забыла, что ли, своего дядюшку Кюлеборна, который на собственной спине принёс тебя сюда?

– Но я прошу вас, – возразила Ундина, – больше не показываться мне на глаза. Теперь я боюсь вас; что, если мой муж станет сторониться меня, увидев меня в таком странном обществе, и узнает о такой родне?