Ундина

Утро так ясно,
Ярки цветы,
Пышны душистые травы
Над озера шумного брегом!
Что это в травах
Блещет светло?
Цвет ли чудесный ниспослан вдруг
Небом на этот счастливый луг?
Это малое дитя
Забавляется цветами
В золотом зари сиянье.
Ах, откуда ты? Откуда?
От неведомых прибрежий
Принесла тебя волна.
Малютка, тянешь ручки тщетно,
Ничьей руки не встретишь ты,
Лишь равнодушно, безответно
Вокруг колышутся цветы.
Ничто их в мире не тревожит,
Удел цветов – благоухать,
И блеск их заменить не сможет
Тебе заботливую мать.
Всего лишившись без возврата,
Что лучшего есть в жизни сей,
Дитя, не ведаешь утраты
Душой младенческой своей.
Вот славный герцог скачет в поле,
Вот он склонился над тобой;
Тебя взрастить для славной доли
Берёт в свой замок родовой.
Пускай ты в роскоши и в неге
Росла, пусть блещешь красотой,
Осталось счастие на бреге,
Увы, незнаемом тобой.

Ундина с грустной улыбкой опустила лютню; у герцога и его супруги слёзы стояли в глазах.

– Вот так всё и было в то утро, когда я нашёл тебя, бедная милая сиротка, – промолвил с глубоким волнением герцог, – прекрасная певунья права: главного, лучшего мы так и не смогли дать тебе.

– Но теперь послушаем, что же сталось с несчастными родителями, – сказала Ундина, коснулась струн и запела:

Распахнувши двери комнат,
Всё перевернув вверх дном,
Мать уже себя не помнит,
Вновь пустой обходит дом.

Дом пустой! Нет слов больнее

Для того, кто в том дому
Пел, дитя своё лелея,
Колыбельную ему.

Зелены всё так же буки.

Светел так же солнца свет,
Ищет мать, ломая руки,
Да напрасно: дочки нет,

Веет вечера прохлада,

Вот отец домой спешит,
Но душа его не рада,
Но из глаз слеза бежит.

И в дому его объемлет

Холод смертной тишины,
Он не смех дитяти внемлет,
А рыдания жены.

– О боже! Ундина! Где мои родители? – плача, воскликнула Бертальда. – Ты знаешь, ты, конечно, знаешь, ты узнала это, удивительное создание, иначе так не терзала бы мне сердце. Быть может, они уже здесь? Неужели это так?

Её глаза обежали всё блестящее общество и остановились на владетельной даме, сидевшей рядом с её приёмным отцом. Тогда Ундина оглянулась на дверь, и из глаз её брызнули слёзы умиления.

– Где же бедные, заждавшиеся родители? – спросила она, и тут из толпы выступил старый рыбак с женой. Они вопросительно глядели то на Ундину, то на знатную красавицу, которая, как им сказали, была их дочерью.

– Это она! – пролепетала сияющая от восторга Ундина.

Старики, громко плача и славя Господа, бросились обнимать своё вновь обретённое дитя.

В гневе и ужасе Бертальда вырвалась из их объятий. Это было уж слишком для её гордой души, такое открытие в ту самую минуту, когда она твёрдо надеялась вознестись ещё выше и уже видела над своей головой корону и царственный балдахин. Ей подумалось, что всё это измыслила её соперница, чтобы с особой изощрённостью унизить её перед Хульдбрандом и всем светом. Она набросилась на Ундину с упрёками, а на стариков – с бранью; злобные слова «обманщица» и «продажный сброд» сорвались с её губ. Тут старая рыбачка произнесла про себя совсем тихо:

– Ах, господи, какой злой женщиной она выросла, а всё же чует сердце, что это моя плоть и кровь.

Старик же, сложив руки, молча молился о том, чтобы эта, вон там, не оказалась его дочерью. Ундина, смертельно бледная, металась от стариков к Бертальде, от Бертальды к старикам; внезапно её словно низвергнули с небес, что грезились ей в мечтах, в пучину ужаса и страха, какая ей и во сне не снилась.