Ундина

– И хорошо, что исчез, – сказал старый рыбак и тут же заговорил о том, каким образом его гостю лучше всего добраться в город к своим. Ундина начала потихоньку посмеиваться над ним. Хульдбранд заметил это и молвил:

– Мне казалось, ты рада, что я здесь; чего же ты веселишься, когда речь идёт о моём отъезде?

– Потому что ты не уедешь, – отвечала Ундина. – Попробуй-ка переправься через разлившийся лесной ручей на лодке, на коне или пешком – как тебе будет угодно. Или лучше, пожалуй, не пробуй, потому что ты разобьёшься о камни и стволы, которые уносит течение. Ну а что до озера, то тут уж я знаю – отец не слишком далеко отплывёт на своём челноке.

Хульдбранд с улыбкой встал, чтобы взглянуть, так ли это, как сказала Ундина; старик пошёл с ним, а девушка, шутя и дурачась, последовала за ними. Всё оказалось так, как сказала Ундина; и рыцарю пришлось уступить и остаться на косе, превратившейся в остров, до тех пор, пока не спадёт вода. Когда они втроём возвращались в хижину, рыцарь шепнул на ухо девушке:

– Ну как, Ундина? Ты недовольна, что я остался?

– Ах, перестаньте, – ответила она нахмурясь. – Если бы я не укусила вас, кто знает, сколько бы вы ещё порассказали об этой Бертальде.

Глава пятая О том, как рыцарь жил на косе

Тебе, быть может, доводилось, любезный читатель, после странствий и блужданий по белу свету оказаться в таком месте, которое пришлось тебе по душе; заложенная в каждом из нас любовь к своему очагу и мирное спокойствие вновь пробудились в твоём сердце: родной край со всеми цветами детских лет улыбнулся тебе, и чистой, искренней любовью повеяло от дорогих могил; вот здесь-то и нужно селиться и ставить свою хижину. Быть может, всё это заблуждение, в котором ты потом мучительно раскаешься, – не в этом суть, да и сам ты вряд ли захочешь растравлять себе душу горьким привкусом воспоминания. Нет, лучше пробуди в памяти то невыразимо сладостное предчувствие, то ангельское умиротворение, и тогда ты хотя бы отдалённо сможешь представить себе, что было на душе у рыцаря Хульдбранда, когда он жил на косе.

Частенько он с тайной радостью поглядывал, как с каждым днём всё более набухает лесной ручей, всё шире прокладывая себе русло, и тем самым всё дальше отодвигается для него возможность покинуть остров. Днём он подолгу бродил, вооружась старым луком, который нашёл в углу хижины и приспособил для стрельбы, подстерегал пролетающих птиц и, подстрелив дичь, отдавал её изжарить на кухню.

Когда он возвращался с добычей, Ундина не упускала случая упрекнуть его за то, что он так жестоко отнял жизнь у этих милых, весёлых созданий, носившихся в небесной лазури; порою при виде мёртвых птичек она принималась горько плакать. Но если в другой раз он возвращался с пустыми руками, она так же серьёзно журила его за то, что из-за его неловкости или рассеянности им придётся довольствоваться рыбой и раками. И всякий раз он радовался этим милым вспышкам гнева, тем более что потом она обычно старалась загладить свои выходки нежными ласками.

Старики свыклись с взаимной привязанностью молодых людей; те представлялись им обручёнными или даже супружеской четой, подспорьем их старости на этом уединённом острове. Именно эта уединённость укрепила Хульдбранда в мысли, будто он и в самом деле уже стал женихом Ундины. Ему казалось, что там, за лесным ручьём, вовсе нет никакого иного мира или что попасть туда, к другим людям, невозможно; а если случалось, что ржанье его коня словно бы вопрошало и звало к рыцарским подвигам, или сверкнувший на расшитом седле и чепраке герб привлекал его взор, или, со звоном выскользнув из ножен, срывался с гвоздя на стене хижины его добрый меч, – тогда он успокаивал себя тем, что Ундина ведь совсем не дочь рыбака, а, вернее всего, происходит из какого-то удивительного чужеземного княжеского рода.

Одно лишь было ему в тягость – когда старуха начинала при нём бранить Ундину. Правда, в ответ на это своенравная девушка большей частью открыто смеялась ей в лицо; ему же всякий раз казалось, будто задета его честь, хоть он и понимал, что старуха не так уж неправа, ибо на самом деле Ундина заслуживала в десять раз больше упрёков, чем получала; а потому в душе он сочувствовал хозяйке дома, и жизнь текла дальше, всё так же мирно и радостно.