Унесенные ветром. Том 2

Она всмотрелась в лицо Ретта, стараясь увидеть за его словами привычную насмешку, но он говорил серьезно. Просто констатировал это как факт. Факт, в который она никак не хотела поверить… не могла поверить. Скарлетт смотрела на него глазами, горящими отчаянным упрямством, и жесткие складки прорезали ее мягкие щеки, такие же, как те, что когда-то залегали на скулах ее отца.

– Не будь дураком. Я могу исправить…

Ретт в притворном ужасе вскинул руку и насмешливо, как прежде, поднял черные брови:

– Какая решимость, Скарлетт! Ты пугаешь меня. Я вижу, ты пытаешься перенести свои бурные страсти с Эшли на меня, и опасаюсь за свою свободу и душевное спокойствие. Нет, Скарлетт, я не несчастный Эшли, и меня трудно уговорить. К тому же я ухожу.

Чувствуя, как у нее задрожал подбородок, Скарлетт стиснула зубы. Уходит? Нет, все, что угодно, только не это. Как она будет жить без него? Все от нее ушли, все, кто был ей дорог, кроме Ретта. Он не может уйти. Но как остановить его? Она была бессильна против его холодного ума, его равнодушных слов.

– Я ухожу. Я собирался сказать тебе об этом, когда ты вернулась из Мариетты.

– Ты бросаешь меня?

– Не строй из себя покинутую истеричную жену, Скарлетт. Эта роль тебе не идет. Я полагаю, что ты не дашь мне развод и даже будешь против раздельного жительства? В таком случае я буду часто наведываться, чтобы пресечь сплетни.

– К черту сплетни! – выкрикнула она. – Мне нужен ты. Возьми меня с собой!

– Нет, – спокойно и твердо произнес Ретт.

Скарлетт так и подмывало, как в детстве, зареветь, броситься на пол, кричать и стучать по нему ногами. Но остатки гордости и здравый смысл возобладали. Она подумала: «Если я разрыдаюсь, Ретт только засмеется или презрительно уставится на меня. Я должна держаться. Униженно просить… Нет, я не хочу быть презираемой. Пусть он хотя бы уважает меня, даже… даже если не любит».

Скарлетт гордо вскинула голову и спокойно спросила:

– Куда ты собрался?

В глазах Ретта промелькнуло восхищение, и он ответил:

– Возможно, в Англию… или в Париж. Быть может, в Чарлстоне попытаюсь помириться с родными.

– Но ты их ненавидишь! Сколько раз ты смеялся над ними и…

– И продолжаю над ними смеяться, – пожал он плечами, – но моим скитаниям пришел конец, Скарлетт. Мне сорок пять… возраст, когда мужчина начинает ценить то, от чего он в юности только отмахивался: приверженность своему роду, честь, обеспеченность, корни, уходящие глубоко… О нет! Я ни от чего не отрекаюсь и ни о чем не сожалею. Я чертовски хорошо провел время… я так чертовски хорошо проводил время, что это начало приедаться и захотелось разнообразия. Нет, я никогда не собирался менять свой характер. Но мне теперь хочется, хотя бы для видимости, окунуться в прежнее время… изведать, что такое респектабельность с ее вечной скукой – респектабельность других, птичка моя, не моя собственная, – что такое жизнь, полная спокойного достоинства, когда ты живешь среди людей благородного сословия. Как приятно вспомнить старое доброе время, безвозвратно ушедшее в прошлое! Я прожил те дни, не отдавая себе отчета в том, как много в них нескончаемого очарования.

Скарлетт снова припомнила продуваемый ветром сад «Тары» и взгляд Эшли, неотличимый сейчас от выражения глаз Ретта. Слова Эшли продолжали звучать в ее ушах, как будто их произносил он, а не Ретт. Ей припомнились обрывки его фраз, и она, как попугай, принялась их твердить:

– Чарующее время… совершенное… симметрия, подобная эллинскому искусству…

– К чему ты это сказала? – резко спросил Ретт. – Именно это я имел в виду.

– Что-то в этом роде… однажды Эшли говорил о минувших днях.

Ретт пожал плечами, и его глаза потухли.

– Всегда и во всем Эшли, – заметил он и, немного помолчав, продолжал: – Скарлетт, когда тебе стукнет сорок пять, возможно, ты поймешь, о чем я говорю, и тогда ты тоже устанешь от фальшивого благородного сословия, вульгарных манер и дешевых эмоций. Хотя сомневаюсь. Я думаю, что тебя всегда будет привлекать не золото, а позолота. Как бы там ни было, я все равно не могу ждать так долго, чтобы увидеть, чем это обернется. Да и желания ждать у меня нет. Мне это просто не интересно. Я отправляюсь в старые города и по старым странам на поиски духа старины. Ничего не поделаешь, я стал сентиментальным. Атланта слишком груба для меня, слишком нова.

– Хватит, – неожиданно для себя сказала Скарлетт, почти не слушавшая мужа. Ее сознание плохо улавливало смысл его рассуждений о жизни, но ей уже было невмоготу слышать звук его голоса, лишенного любви.

Ретт замолчал, недоуменно глядя на жену, потом, вставая, спросил:

– Ну, так ты поняла, что я сказал?

Она с мольбой протянула к нему руки, и в сердцах воскликнула:

– Нет! Я поняла только, что ты меня разлюбил и покидаешь! Милый, если ты уйдешь, что мне делать?

Он заколебался, как бы решая, не будет ли в эту минуту добрая ложь лучше худой правды, потом пожал плечами: