Унесенные ветром. Том 2

Он наклонился к ней, и у нее замерло сердце: сейчас, вот сейчас он ее обнимет. Вместо этого он похлопал ее по плечу и заговорил тоном взрослого человека, который утешает ребенка:

– Я знаю, что тебе плохо, что ты устала, Поэтому ты так и говоришь. Ты тащишь воз, какой и троим мужчинам не сдвинуть. Но я буду тебе помогать, не вечно же я буду так неловок…

– Ты можешь помочь мне только одним, – сказала она мрачно, – это забрать меня отсюда и начать все заново где-нибудь в другом месте, чтобы у нас была возможность стать счастливыми. Здесь нас ничто не держит.

– Ничто, – повторил он спокойно. – Ничто, кроме чести.

Обманутая в своих ожиданиях, она смотрела на него и снова, как в первый раз, видела густой лес загнутых ресниц, отливающих темным золотом зрелого колоса, гордую посадку головы, обнаженную шею, стройный, прямой торс. В каждой черте, в каждом жесте светилось врожденное достоинство, которое не могли скрыть даже эти гротескные лохмотья. Глаза их встретились: ее – откровенно молящие, его – далекие и холодные, как горные озера под хмурым небом. Она увидела в них свое поражение. Рассыпались в прах безумные мечты, неистовые желания.

Обида и страшная усталость – все навалилось разом. Она уронила голову на руки и заплакала навзрыд. Он никогда не видел ее плачущей. Он и не догадывался, что у женщин ее типа – живых, энергичных, сильных – могут быть слезы. Волна нежности и раскаяния затопила его. Он быстро шагнул к ней и через мгновение уже обнимал ее, баюкая, как ребенка, ласково прижимая к сердцу черноволосую головку и приговаривая шепотом:

– Милая! Моя храбрая милая девочка! Ну, будет, будет… Тебе нельзя плакать.

Его прикосновения произвели необыкновенную перемену. В кольце его рук оказалось тонкое, гибкое тело, полное безумной, колдовской притягательной силы. Она подняла к нему глаза – они источали теплое, нежное зеленое сияние. И не стало зимы, промозглой и унылой. Для Эшли вновь вернулась весна, та полузабытая весна, вся в упоительных ароматах, неуловимых шорохах и шелесте листвы, весна легких, праздных и безмятежных дней, когда тело горело желаниями юности. Пропали в никуда горькие годы, отделявшие его от той поры, он увидел, что к нему тянутся алые трепещущие губы, и прильнул к ним.

У нее в ушах стоял рокочущий гул моря, как бывает, когда прижмешь к уху большую ракушку, и сквозь этот шум она смутно слышала быстрые толчки его сердца. Она таяла, растворялась в нем. Время остановилось, они зажигались и плавились друг в друге, его жадный рот брал ее губы, и все ему было мало, и казалось, конца этому не будет.

Внезапно он отпустил ее, у нее подкосились ноги, и пришлось уцепиться за изгородь. Она посмотрела на него, искрясь любовью и триумфом:

– Ты любишь меня! Все-таки ты меня любишь! Ну скажи это, скажи!

Его ладони все еще лежали у нее на плечах, она чувствовала, как они дрожат, и любила их за это подрагивание. Страсть потянула ее к нему, но он остановил ее и удержал на расстоянии, устремив на нее совсем другой взгляд: в нем не осталось и следа привычной отстраненности, в нем была мучительная боль, борьба и отчаяние.

– Нет! – сказал он. – Прекрати. Не надо. Если ты сделаешь что-нибудь, я возьму тебя прямо здесь, сейчас.

Она улыбнулась сверкающей жаркой улыбкой: она помнила только его губы, и ей не было дела до места или неподходящего момента – ни до чего на свете.

Он резко встряхнул ее. Он тряс ее так, что волосы высыпались из прически и упали на плечи, тряс так, словно его обуял дикий гнев на нее – и на себя самого.

– Не бывать этому! – рявкнул он. – Твердо тебе говорю: этому не бывать!

Ей показалось, что, тряхни он еще хоть раз, у нее голова оторвется от шеи. Она ослепла и оглохла: волосы закрыли ей глаза, а то, как он себя повел, подействовало точно шок. Она вырвалась и уставилась на него. На лбу у него выступила испарина, руки сжимались и разжимались, до боли впиваясь ногтями в ладони. Он смотрел на нее в упор, пронизывающим взглядом.

– Это все моя вина, ты ни при чем, и больше этого не повторится, потому что я забираю Мелани с ребенком и уезжаю.

– Ты уезжаешь? – вскрикнула она, как подранок. – О нет!

– Да, Богом клянусь! По-твоему, я останусь здесь после этого? Ведь такое может случиться опять…

– Нет, Эшли, ты не можешь уехать. Да и зачем тебе? Ты любишь меня…

– Хочешь, чтобы я это сказал? Хорошо, я скажу. Я люблю тебя. – И вдруг он навис над ней, навалился с какой-то первобытной жестокостью, отчего она съежилась и вжалась в забор. – Я люблю тебя, твою храбрость и твое упрямство, твой огонь и твою абсолютную безжалостность. Сильно ли я тебя люблю? Так сильно, что еще минуту назад готов был надругаться над гостеприимством, осквернить дом, приютивший меня и мою семью, я забыл о жене, лучше которой нет на свете, – я мог взять тебя прямо тут, в грязи, как…

Она боролась с хаосом мыслей, а в сердце разливалась холодная боль, как будто его пронзили ледяной иголкой. Она проговорила медленно, подыскивая слова и запинаясь:

– Если ты это чувствовал и не взял меня – значит, ты меня не любишь.

– Никогда мне не добиться, чтобы ты меня поняла.