Унесенные ветром. Том 2

– Да я снесу этот дом, разберу по камешку, я спалю здесь все, а землю засыплю солью! Знайте: не бывать вашим ногам на этом пороге! Вон отсюда, сказано вам, вон!

Джонас посверкал на нее глазами, начал было что-то еще говорить, но пошел-таки к своей коляске. Он уселся рядом с хнычущей женой и тронул лошадь. Когда они отъезжали, Скарлетт ощутила сильнейшее желание плюнуть им вслед. И плюнула. Она понимала, что это вульгарная, ребяческая выходка, но ей стало легче. Жалко, не сделала этого раньше, пусть бы они увидели.

Эти чертовы обожатели негров посмели явиться сюда и насмехаться над нею и над ее собственностью. Эта ищейка и не собиралась вовсе предлагать ей цену за «Тару». Он просто использовал предлог, чтобы сюда приехать вместе с Эмми и покрасоваться своим богатством. Прохвосты грязные, вшивота, белая шантрапа – и они еще похваляются, что будут жить в «Таре»!

Затем вдруг ее объял ужас, и весь запал улетучился. Божьи подштанники! А ведь они и правда явятся сюда и будут здесь жить. И ничего нельзя сделать. Как ты помешаешь им купить «Тару»? И ведь все войдет в налоговую сумму – каждое зеркало, кровать и столик, и прекрасная мебель Эллен – полированное красное дерево и резное розовое. И все мелочи, безделушки, для нее бесценные, хотя и стало их теперь гораздо меньше, после налетов янки. И еще серебро Робийяров!

– Не видать им ничего! – сказала она себе со всей силой своей страстной натуры. – Пусть даже мне придется выжечь здесь все дотла. Ногам Эмми нет места там, где ходила мама!

Она закрыла дверь и прислонилась к ней. Скарлетт стало очень страшно. Страшнее даже, чем в тот день, когда в доме орудовали солдаты Шермана. Тогда самое худшее, чего можно было опасаться, – это что янки сожгут «Тару» и ее заодно. Но нынешнее положение еще хуже: эти низкие, вульгарные твари поселятся в доме и начнут хвастать своим приятелям, таким же низким и вульгарным, как ловко они турнули гордых О’Хара. Чего доброго, они и негров сюда приведут, за стол посадят, спать уложат. Уилл рассказывал, что Джонас поднимает пыль столбом, хочет всем показать, что он на равных с неграми, ест с ними, ходит к ним домой в гости, катает в своей коляске и обнимает за плечи. Ну, это уж было бы окончательное надругательство над «Тарой». Когда она подумала, что и такое тоже возможно, сердце принялось тяжело бухать, она едва не задохнулась.

Скарлетт старалась сосредоточиться на своей проблеме, старалась изобрести какой-нибудь способ выбраться из ловушки, но всякий раз, когда ей удавалось собраться с мыслями, ее сотрясал очередной взрыв бешенства и страха. Выход должен быть, наверняка есть где-то человек, у которого можно занять денег. Деньги же не могут просто так взять и испариться. Не ветром же их сдуло. Значит, у кого-то они есть. Кто-то должен иметь деньги. И тут всплыли смехом сказанные слова Эшли: «Единственный человек, у кого сейчас есть деньги, – это Ретт Батлер».

Ретт Батлер! Она быстро прошла в гостиную и захлопнула за собой дверь. Шторы были закрыты от сквозняков, и ее обступили унылые зимние сумерки. Прекрасно. Никому и в голову не придет искать ее здесь, а ей нужно время – спокойно, без помех все обдумать. Идея, осенившая ее, была очевидна и проста – даже удивительно, почему раньше-то она до этого не додумалась.

«Я добуду деньги у Ретта. Продам ему бриллиантовые серьги. Или займу денег, а серьги оставлю в залог, пока не верну».

Облегчение было столь полным, что она почувствовала слабость. Она заплатит налог и посмеется Джонасу Уилкерсону в лицо. Но по пятам за этой счастливой мыслью шло неумолимое понимание: «Да, но деньги на налоги будут нужны не только в этом году. Так будет и на следующий год, и все годы моей жизни. И если я заплачу налог в этот раз, то они опять его поднимут, и так до тех пор, пока меня не выгонят. Если я соберу хороший урожай хлопка, они обложат его такой высокой пошлиной, что я ничего с этого иметь не буду, а то и вообще конфискуют и объявят, что хлопок принадлежит Конфедерации. Янки и наши мерзавцы – они в одной упряжке, и они меня прихватят на чем пожелают. И всю мою жизнь, пока я живу на свете, я буду опасаться, что они как-нибудь да задавят меня. И всю жизнь я буду экономить, скаредничать, драться за каждую монетку и работать, работать до самой смерти – просто так, задаром, и смотреть, как крадут мой хлопок… Занять три сотни долларов – это только дыру заткнуть. А я хочу выбраться из этого тупика, выбраться совсем, раз и навсегда. Я хочу спать спокойно и не тревожиться о том, что мне принесет завтрашний день, или следующий месяц, или следующий год».