Унесенные за горизонт

Я долго лежала в постели без сна и снова слышала голос Ивана Васильевича, теплый, слегка вибрирующий, низкотеноровый; его восклицания и реплики, его сочувствие к моим переживаниям — все это трогало до слез. Вспоминая длинную прогулку по темным улицам Москвы, его руку, сжимавшую мою, я почувствовала нежность и благодарность, а еще- страх.

Утром он подошел ко мне в коридоре здания ЦК и поздоровался как-то особенно тепло.

- Пойдемте обедать без компании, — попросил он, — и, если можно, пораньше?

- Хорошо, - охотно согласилась я, - и пораньше убежим под стены Кремля!

И мы разошлись по своим комнатам.

Когда я пришла в столовую, он уже заказал обед, мы быстро поели и еще до того, как пришли «наши», сбежали. В руках Ивана Васильевича была книга, обернутая в газету. На набережной он снял газету, и моим глазам предстал том книги «Товарищ Киров» - в знакомом красном переплете.

— Где же вы достали?

- В нашей библиотеке, и без каких-либо затруднений. Я уже внимательно ее перелистал и прочитал некоторые места, о которых вы рассказывали. Убедился, в них нет ничего криминального, язык действительно разнообразен и ярок. Особенно мне понравилась композиция...

- Вы заметили, - обрадовалась я. - Над этим мне как составителю книги пришлось поработать больше всего.

С удовольствием проведу сегодня ночь в кабинете товарища Александрова за чтением вашего труда!

Тридцать седьмой

Когда я узнала от мамы, что мою первую любовь Васю Минина и его брата, неподкупного и принципиального нарсудью Ивана Минина арестовали, только вздохнула. Уже давно никто не спрашивал - за что? Вздыхали, отводили глаза, отходили в сторону и старались поскорей забыть. Исчезновения людей стали казаться чем-то почти естественным, нормальным фоном жизни - разве что уколет сердце мгновенная, постыдная радость, в которой и себе невозможно признаться: это случилось не со мной и не с моими близкими.

Как редактор я никогда не подменяла стиль автора своим, напротив, отбросив пристрастия, свою индивидуальность, старалась, насколько это возможно, выявить личностные авторские особенности. Автора эпохи, разумеется, никто не смел редактировать, но мы все, по мере сил и таланта, выявляли его стиль. Абсурд был его составной частью и нарастал с такой скоростью, что даже я со своим комсомольским темпераментом не всегда поспевала.

Помню, была у меня книжка, а ее выпуск задержали. Причина: автор часто употреблял выражение «еврейский рабочий», а я, как редактор, пропустила это «неправильное выражение».

- Почему неправильное? - удивилась я. - Говорим же мы «русский рабочий», и «немецкий», и «китайский».

- Да, говорим.

Обсуждение происходило в ЦК ВЦСПС, за большим столом сидел целый синклит ответственных работников, в их числе главный редактор и директор издательства.

- А вот «еврейский рабочий» не говорим.

Мое начальство вертело в руках карандаши и до поры помалкивало.

- А ваше мнение? - обратился председатель к директору издательства.

Тот тяжело вздохнул:

- Книжку придется пустить по нож.

Спасти могли только авторитеты. Перелистала труды Сталина, но у него такого выражения не встретилось. Подключила Аросю. Вместе с ним за ночь перелопатили всего Ленина... и нашли! В статье «Великодержавный шовинизм» он неоднократно употреблял это определение - «еврейский рабочий». Утром тихо и торжественно я внесла в кабинет главного редактора том Ленина с подчеркнутыми словами и положила перед ним на стол. Даже не смутился.

- Да, в самом деле Ленин говорил так? Ну что же, тогда все в порядке! - и подписал книжку к выпуску в свет.