Унесенные за горизонт

Прасковья меня раздражала. Она заполняла собой всю комнату, бессмысленно топталась и десятки раз переспрашивала, как и что делать. С тяжелым сердцем я оставляла на нее малыша, когда приходилось отлучаться по делам издательства. К тому же стало пропадать белье, что вывешивалось во дворе для просушки. Почти каждый день Прасковья встречала меня очередной новостью:

- Ну что за народ у вас в Москве? Опять сняли большую пеленку и простыню!

Однажды приехала домой пораньше. Вхожу и вижу: Прасковья, лихорадочно вскочив, судорожно запихивает в шкаф что-то белое, а на полу валяется широкая лента кружев, связанных для меня Настей. Не раздеваясь, подбежала к шкафу, распахнула дверцу и обнаружила большой узел, из которого торчала «пропавшая» незадолго до этого простыня. Вытряхнула на пол его содержимое - посыпалось пропавшее постельное белье, пеленки, трусы, лифчики.

- Сейчас же отправишься туда, откуда приехала!

- Вот еще! Не хотите, чтобы я у вас работала, к другим устроюсь! - закричала Прасковья.

- Чтобы устроиться, надо иметь рекомендацию, а я могу написать тебе лишь одно - воровка.

Она что-то бубнила, ворчала, но подчинилась: переобулась, надела платье и робко спросила, может ли надеть пальто, недавно купленное для нее. Я разрешила; поручив ребенка соседке, отвезла ее на вокзал, купила билет и не уходила с платформы до тех пор, пока поезд на Старый Оскол не отошел.

Когда вернулась, Арося был уже дома. Он был восхищен моей скорой расправой с Прасковьей, которую, как признался теперь, очень не любил, но скрывал, чтобы меня не расстраивать. На этой истории, может быть, не следовало останавливаться, если бы она не имела печального продолжения.

Был объявлен обмен облигаций. Пять тысяч, спрятанные в одной из книг на полке, бесследно исчезли. Конечно, это было делом рук этой женщины - перед моим возвращением с малышом из больницы она протирала книги. Через родственников я пыталась как-то уличить ее, но это оказалось безнадежным.

Пришлось навалиться на работу. Я таскала из редакции все больше рукописей, и Арося, вместо того чтобы заниматься творчеством, все свое время тратил на помощь мне, просиживая над текстами подчас до утра. Он уверял, что счастлив от этого. И говорил с удивлением, что задыхается без меня на службе - не может отвлечься от мыслей обо мне. Я отлично его понимала, ибо чувствовала то же...

Няню мы нашли скоро, это была сестра нашей соседки, приехавшая искать работу. Тамара была молодой, но проворной и очень чистоплотной. Платить пришлось больше, но деваться было некуда.

Весной правление кооператива в Кучино согласилось, чтобы Сея занялся строительством дачи сразу после майских праздников, но с условием, что вначале, во избежание кривотолков, это строение должно иметь вид сарая, а сделать окна и всю остальную отделку придется после его приема в члены кооператива.

Собрание состоялось 6 июня. Сея приехал радостный, сообщил, что, по его расчетам, через неделю можно переезжать. А 7-го утром примчался с вестью о том, что дача ночью сгорела дотла.

Пять тысяч, накопленных с таким трудом, превратились в дым. Моя первая реакция - безумный хохот. Я смеялась и кричала:

- Ау, дачевладельцы, ха-ха! Ей богу, это не истерика, это веселый смех, я вовсе не расстроена! Не суждено нам быть дачевладельцами, вот и все!

Сея немедленно обратился в правление ДСК. К сожалению, наша стройка оказалась незастрахованной.

- Я собирался, - сказал бухгалтер, - оформить страховку, когда дача будет полностью готова.

- Ну, что же, - ответил огорченный Сея, - придется судиться с правлением!

- Постой, - остановил его председатель, - я уже переговорил с членами правления. Мы решили отдать вам по себестоимости бревна, что остались от нашей стройки. Тес для пола и потолков, окна и двери у вас есть, а участок дадим поближе. Труд рабочих и бревна оплатите в рассрочку. Если согласен, стройтесь!

На этот раз мы сразу обнесли участок забором и купили немецкую овчарку по кличке Байкал, списанную с пограничной службы, - она перенесла чумку и во время сна нервно постукивала лапой.

Эдика я продолжала кормить грудью, но только утром и вечером, а днем, пока была на работе, он был на прикорме. Внезапно у него начались рвота и понос. Болезнь быстро превратила нашего сына в вялое, апатичное существо. Знаменитый детский врач Ланговой и его ассистент Виленкин поставили диагноз «токсическая диспепсия». Арося вел себя самоотверженно: вырвавшись с работы, сменял няню, садился по другую сторону стола, на котором в корзинке лежал ребенок, и мы поочередно, через каждые две-три минуты вливали в него по чайной ложечке охлажденные на льду мое грудное молоко или физиологический раствор. У меня был бюллетень «по уходу», Аросе же приходилось днем много работать. Я уговаривала его, бывало, поспать, одна, мол, справлюсь, но он никогда не соглашался.

- Вы молодцы, ребята! - похвалил нас потом доктор Виленкин. - Только ваш уход спас ребенка от гибели.