Унесенные за горизонт

Лазарь приехал в тот же вечер, назвал меня «умницей», из чего я поняла, что подлинных событий он не знал и думал, должно быть, что я побывала «в подполье». Решила скрыть правду и устроить еще одну «проверку». Я сказала, что он ошибается и что я просто больна гриппом. Он не поверил, но Соня, поняв мою игру, в подтверждение кивнула головой.

- Значит, ты все-таки оставила ребенка?

- Конечно!

Он негодующе забегал по узкому проходу заставленной вещами комнаты и вдруг увидел лежавший на пианино бюллетень. Лицо мгновенно приняло умиленное выражение - губы растеклись в улыбке, глаза засветились добротой и участием.

- Ты моя прелесть! Но зачем ты хотела меня расстроить?

Его радость вызвала нестерпимое чувство ненависти.

- Соня, пусть он уйдет! - закричала я.

И он ушел, не забыв прихватить фотоаппарат.

- А знаешь что, - предложила Соня, - он, конечно, прибежит ко мне, как к твоей подруге, узнать подробности... А я скажу, что ты заняла у меня и Мендж по пятьсот рублей, но аборт был неудачный, пришлось обратиться в больницу. И был допрос в милиции, отчего ты и нервничаешь. И что, возможно, еще будет и штраф. Интересно, как он поведет себя?

- Отличный план, - согласилась я.

- А я буду требовать с него «долг» при каждой встрече.

- Валяй, - развеселилась я. - А вдруг отдаст? Что будем с этими деньгами делать?

Соня засмеялась:

- Поставим памятник! Самому благородному муженьку на свете... - Соня на мгновенье задумалась, - от благодарной женушки! Неплохо?

Как и следовало ожидать, Лазарь оставил в покое и меня, и подруг, стал явно избегать нас, а проще говоря - напрочь исчез из моей жизни.

Два моих «Я»

- Ты не слушаешь радио, Рая? - закричал с порога Иосиф Евсеевич.

День был солнечный, безветренный. Я сидела на открытой веранде в полотняном шезлонге, читала книжку и приглядывала за Эдиком - его сильно интересовали соседские куры, забредшие на наш участок, а петух у них был очень злой. С недавнего времени мальчик сильно заикался. Няня сказала, что будто бы через Эдика, когда тот сидел верхом на игрушечной лошадке, перепрыгнула собака; в другой раз его напугал соседский мальчик, неожиданно появившись перед ним в страшной маске. Я возила сына к докторам, и мне было сказано, что если не пройдет само, с осени сорок первого «начнем лечить».

- А что случилось? - спросила я

- Война, война началась!

Бросилась к приемнику, включила и так, забыв оторвать руку от кнопки, стоя дослушала сообщение Молотова - его уже повторял диктор.

Взволнованный Иосиф Евсеевич продолжал бормотать:

- Ужас, ужас, какое несчастье, мы все погибли!

- Да вы что! - самонадеянно воскликнула я. - Мы этих фашистов уничтожим на их же земле!

Свекор посмотрел на меня с удивлением:

- Хорошо бы так, но ведь вся Европа не справилась с ними.

- Ну, так то Европа! Царская Россия любые нападения отражала, а уж Красная армия - тут и говорить нечего! Разбила Антанту, прогонит и фашистов. Мы еще честным немцам поможем освободиться от Гитлера и его пособников!

Иосиф Евсеевич только горестно покачал головой, а я, быстро собравшись, понеслась в издательство. Меня не удивило, что, несмотря на выходной, собрались почти все сотрудники. Я,как секретарь парторганизации, провела краткий митинг. Наивное убеждение, что война будет короткой и сокрушительной для фашистов, осмелившихся напасть на нашу могучую державу, звучала в словах всех выступавших.

В понедельник нас, секретарей, собрали в райкоме - инструктировали, как правильно проводить митинги. Что говорить, как отвечать на всякие неудобные вопросы - оптимизм бил через край, теперь и вспомнить-то стыдно...

Спустя десять дней услышала выступление Сталина по радио. Поразили необычное обращение «братья и сестры» и чрезвычайно тревожная интонация голоса; речь поминутно прерывалась, слышалось бульканье наливаемой в стакан воды. Вот тогда в первый раз мне по-настоящему сделалось страшно.

С фронтов передавались печальные сводки. Наши войска оставляли один город за другим. Чуть ли не через неделю после начала войны мы потеряли западную Белоруссию, в том числе город Барановичи, где находился на топографической практике мой самый любимый младший брат Митя. Училище, пославшее двести пятьдесят студентов на практику, об их судьбе ничего не знало. Последнее письмо мама получила от Мити в конце мая, и с той поры мы уже не имели о нем вестей.

Нас стали готовить к «возможной встрече с врагом». Женщины занимались в санитарных отрядах, учились метать бутылки с горючей смесью, мужчины записывались в отряды народного ополчения. Было получено указание: лиц, подлежавших призыву, в отряды не записывать. Помню, не записала Сеню Гольденберга, моего молодого редакционного помощника - обиделся на меня смертельно.

- Пойдешь, когда призовут. У тебя возраст призывной.

- Когда призовут, война уже кончится!

Пришлось записать.

Если летом из города в основном отправляли женщин с малыми детьми, то с августа начали вывозить целые предприятия и учреждения.

Я не могла в такую грозную пору покинуть свой партийный пост - было стыдно.

Попыталась уговорить поехать с детьми Маврушу.