Уничтожить

Они с сестрой уже плохо понимали друг друга, но им удавалось все же сойтись на почве базовых ценностей, в этом случае культурные различия не играют заметной роли, например в том, что касается надлежащих способов выгодно подчеркнуть достоинства женского тела, и когда они вместе ходили по магазинам, Присцилла не стеснялась в выражениях. “Такую жопу грех скрывать”, – прямодушно заявляла она или мечтала вслух: “Вот будь у меня такая жопа…” – и Прюданс думала: а вдруг и правда, будь оно так, ее судьба сложилась бы иначе, ну да, а что, это вполне может повлиять на судьбу, причем сейчас как никогда раньше, ведь жопа, скажем так, это современный эквивалент носа Клеопатры, мы тут и впрямь имеем дело с судьбой, ибо столь немотивированная генетическая особенность под стать промыслу божью. Лично она, надо признаться, и пальцем не пошевелила, чтобы заслужить такую жопу. Поль удивился и, откровенно говоря, возбудился, когда Прюданс впервые надела мини-шорты, и сразу после ужина потащил ее в спальню и трахнул, такого энтузиазма он уже очень давно не испытывал. Больше она подобной дерзости на публике себе не позволяла, притом что, как ни странно, сочетание майки с бикини казалось ей приемлемым даже в присутствии племянниц, вообще условности – любопытная вещь, два дня спустя она твердой рукой сменила обычные бикини на стринги; ложась спать, она снимала стринги от купальника и надевала хлопчатобумажные стринги, и Поль, проснувшись, в первую очередь принимался смотреть на нее, она спала на животе, и вида ее попы обычно хватало, чтобы у него встал. Теперь они занимались любовью каждое утро, ну, не так сразу, конечно, сначала он выпивал несколько чашек кофе, чтобы прояснилось в голове, после чего у него снова вставал. В плане эротики ничего особенного в этих ранних соитиях они не изобрели, это был просто утренний приветственный ритуал; но они испытывали огромное счастье, и Прюданс явно стало лучше, физически лучше. Теперь он вник в странное понятие “супружеского долга” и больше не считал его таким уж дурацким.

Что касается отца Прюданс, то он проводил весь день в кресле перед панорамным окном, и его единственным занятием было созерцание прилива-отлива волн, набегающих на песчаную отмель, сейчас это движение совсем стихло, иногда оно усиливалось, но без перехлеста, в заливе штормы были не такими бурными, как на океанском побережье. Его состояние не шло ни в какое сравнение с состоянием отца Поля, его мозг не был задет, и он вполне мог бы разговаривать, если бы захотел, но ему больше нечего было сказать. Смерть жены стала для него абсолютным концом, его существование, считал он, не имело никаких причин продолжаться, но ведь можно жить беспричинно, это, кстати, весьма распространенный случай, и он радовался легкой суматохе волн и той суматохе, что поднимали вокруг него дочери и внучки – все его потомство было женского пола, даже интересно. Казалось, с момента их последнего посещения он не сдвинулся с места и все так же сидел в том же кресле, с той лишь разницей, что теперь по правую руку от него на круглом высоком столике лежала книга – сочинение Чезаре Беккариа “О преступлениях и наказаниях”. Неужели это читабельно, мельком удивился Поль; но на самом деле он и не читал, книга день за днем оставалась открытой на одной и той же странице, она лежала тут про запас, вдруг в его сознании пробудится что-то сродни интеллектуальному любопытству. Отец Прюданс был судьей, сначала в суде высокой инстанции, потом в суде присяжных, и завершил карьеру в должности первого председателя Версальского апелляционного суда. Поль понял все это, уже будучи тут, то есть, возможно, он слышал это и раньше, но забыл, он никогда особо не интересовался тестем. Такое отсутствие интереса было взаимным: старик узнал Поля, кивнул ему и снова погрузился в созерцание пейзажа. Отец – судья в Версале, дом в Виль-д’Авре, вилла в Бретани, учеба в лицее Святой Женевьевы, затем в Институте политических исследований и ЭНА, в сущности, нечего удивляться, что Прюданс превратилась в асексуальную веганку. Поражало как раз ее нынешнее стремление обрести свое бабское “я”, Поля потрясли ее мини-шорты, немногие женщины под пятьдесят решились бы на такое; с другой стороны, немногие женщины под пятьдесят могут себе это позволить.

Ухаживать за отцом очень просто, объяснила Присцилла: он сам себя обслуживает, может вставать, умываться и питаться без посторонней помощи. Гигиенические процедуры в его случае, надо сказать, сводились теперь к минимуму, он не принимал ни душ, ни ванну с тех пор, как вернулся из больницы, да и питался исключительно йогуртами, иногда с печеньем. Присцилла, невзирая на весь свой американский оптимизм и динамизм, все-таки спасовала, признав в итоге очевидное: отец ждет смерти, и единственное, что им остается, это сопровождать его к ней как можно ненавязчивее, и всё.