Уничтожить

В состоянии полного ступора Поль смотрел тогда, как Брюно встает из-за рабочего стола – в этот полночный час в министерстве было безлюдно – и принимается декламировать Мюссе. Поль всегда изумлялся любви Брюно к историческим умозаключениям, но, поняв, что тот знает наизусть поэмы Мюссе, он просто развел руками; это не входит в программу обучения Института политических исследований, равно как и ЭНА; некоторые политики заканчивали филологическое отделение Эколь Нормаль на улице Ульм, что еще хоть как-то объяснило бы подобную аномалию, но к Брюно это не имело отношения.

Не верю я, Христос, в тебя, в твои химеры,
К расцвету в этот мир прийти я не успел.
За веком без надежд приходит век без веры,
От нынешних комет свод неба опустел[57]

.

Далее, в последней части поэмы, Мюссе прямо нападает на виновников, более того, как он считал – на главного виновника этой цивилизационной катастрофы. Поль, как и все, склонен был многое прощать Руссо, но тут Брюно с ним не соглашался: он считал, что Руссо несет ответственность за Революцию, причем даже в большей степени, чем все остальные, и вообще что он последний мудак и тот еще ублюдок, но в этих по-прежнему знаменитых строках Мюссе нападает на другого философа эпохи Просвещения:

Вольтер! спокойно ли ты спишь в своей могиле?
Ты улыбаешься ль, смотря на подвиг свой?
Ведь век твой молод был, и были не по силе
Ему твой злой сарказм и гений адский твой[58]

.

Брюно продекламировал эту строфу и смущенно умолк, сообразив, что Поль уже не очень-то его и слушает; в течение следующих нескольких месяцев он ограничивался обсуждением сугубо технических вопросов. Продолжая тем не менее читать Тэна, Ренана, Тойнби и Шпенглера, он постепенно смирился с мыслью, что собеседника для разговоров на эти темы ему не найти. Возможно, именно с этого момента, считал Поль, Брюно, сам не сознавая этого в полной мере, стал вынашивать президентские амбиции. Попадаются, конечно, отвязные беспринципные демагоги вроде Жака Ширака или другие авторитеты местного значения, не блещущие интеллектом, которые благодаря своей популярности среди мудаков иногда выигрывают разного рода выборы и возносятся шальной судьбой гораздо выше подобающего им уровня, но все-таки от президента Республики во Франции традиционно ожидается, что он должен обладать минимальным историческим видением и хоть чуточку задумываться об истории, по крайней мере об истории Франции, как вот Брюно например; что-то в глубине души уже тогда побуждало его, добавил Поль, стать кем-то покрупнее обычного министра. Прюданс слушала его благосклонно, испытывая облегчение оттого, что он думает о чем-то кроме своей болезни и последней встречи с отцом, которая, как ей показалось, что бы он там ни говорил, все-таки немного его разочаровала. Над площадью Свободы неторопливо сгущались сумерки, официанты в “Ретентоне” уже расставляли столы для ужина. В этом заведении кухня, “в лучших традициях Божоле”, плыла по волнам идей и сезонов, а вкус и качество служили ей путеводной звездой; а значит, подчеркивалось в их проспекте, данное заведение одинаково хорошо подходит для ужина с коллегами, девичников и романтического вечера. Но все-таки они решили поскорее вернуться в Сен-Жозеф и заняться там любовью, опять же как Орельен и Мариз несколько месяцев назад. Вопреки ожиданиям, хотя по утрам он чувствовал себя очень усталым, все движения давались Полю чуть ли не с легкостью. Лампа в изголовье отбрасывала четко очерченный, теплый круг света. Все происходило медленно, постепенно, с неспешными ласками, порнографическими и нежными.

– Хорошо, что мы с тобой переспали здесь, – сказала Прюданс, перед тем как спуститься к ужину.

На следующее утро, около девяти, Поль, уже сев в машину на переднее сиденье, вдруг сказал, что хочет вернуться и в последний раз повидать отца; Прюданс выключила мотор. Он пришел минут через десять и сел рядом с ней, не произнеся ни слова. Она бросила на него заинтригованный взгляд, но сдержалась и задала ему вопрос чуть позже, когда свернула на трассу. Он ответил, что нет, он ничего больше ему не сказал, только молча смотрел на него.

5