Уничтожить

Как ни странно, несмотря на непреходящее смущение разума и пульсирующую боль в челюсти, он заснул почти сразу, стоило ему коснуться головой подушки. И точно так же он мгновенно проснулся, услышав скрип, хоть и совсем слабый, открывшейся двери. Она пришла еще раньше, чем накануне, и теперь, посреди ночи, ему показалось, что он проспал всего минут десять. На этот раз он не стал притворяться спящим, а сразу же повернулся и приблизил свои губы к ее губам, так, вероятно, поступил бы какой-нибудь бог, потому что она тут же отозвалась, и их языки снова сплелись. Однако, когда он положил ей руку на попу, то ощутил, как она напряглась, и немедленно остановился. Надо набраться терпения, твердил он себе, куда им спешить, на самом деле, никуда не спешить очень приятно и даже головокружительно, потому что, без всякого сомнения, они рано или поздно падут друг другу в объятия, вся их жизнь превращалась сейчас в замедленное, бесконечное, восхитительное падение. Ему понравилось уже само прикосновение к ее попе, она была не такой тощей и костлявой, как он опасался, ему показалось, что у него встал, ну или в этой области что-то такое произошло, но все это он тоже подзабыл, сколько же лет прошло с тех пор? Восемь, десять? Неужели так много, ну да, возможно, годы порой пролетают моментально. Видимо, ему стоит пойти иным путем и для начала наведаться к блядям, просто чтобы восстановить ощущения и рефлексы, бляди созданы как раз для того, чтобы возвращать человека к жизни. Пока что он просунул руку ей под пижамную куртку и погладил по груди. Она откликнулась, ей всегда нравилось, когда он гладил ее по груди. Ниже уже сложнее, само собой.

После воскресного обеда все столпились, словно кучка соратников, вокруг машины Орельена, чтобы торжественно проститься с ним, как будто он готовился взойти на Голгофу, что было не так уж далеко от истины. На следующее утро у него назначена встреча в Роменвиле, так что ему придется уехать сейчас и переночевать дома в Монтрёе, это было лучшее, самое разумное решение. Люди в общем и целом покоряются своей судьбе, Сесиль и сама всегда ей покорялась и, в сущности, могла только похвалить себя за это. Тем не менее она подумала, возможно впервые в жизни, что в некоторых случаях предпочтительнее все же взбунтоваться; на месте Орельена она бы заночевала где угодно, хоть в отеле “Ибис” в Баньоле или где-то еще, только бы не возвращаться в Монтрёй. Она чуть было ему это не сказала, но засомневалась и промолчала; а потом, когда машина брата исчезла за последним поворотом в направлении Вилье-Моргона, долго еще сожалела об этом.

Орельен ничего не стал говорить Сесиль, считая, что и так уже достаточно нагрузил ее своими заботами, но сегодня же вечером он намеревался сообщить Инди, что подает на развод; завтра он встречается с адвокатом, сразу после галериста, откладывать больше нельзя. И еще придется обсудить с ней оценку скульптур, короче говоря, его ожидал отвратительный вечер со всех точек зрения. Он очень надеялся, что у него будет время все обдумать в пробках, но, как ни странно, на дорогах было пусто, хотя школьные каникулы еще только заканчивались, а может, и нет, он не мог вспомнить. Интересно, у Годфруа, например, сейчас каникулы? Он понятия не имел.

Он приехал в Монтрёй около восьми, никак не мог запарковаться, но в конце концов нашел место в полукилометре от дома. У него был ключ. Инди, сидя на диване в гостиной, досматривала программу “Это политика” и даже не встала ему навстречу. Еще несколько месяцев назад она худо-бедно притворялась, но это время безвозвратно ушло. Он не любил телевидение вообще, а уж политические программы и подавно, но Инди как раз усердно их смотрела, вероятно считая это частью своей работы. “Это политика” вызывала у него особое отвращение и неизменно повергала в отчаяние. Все эти люди на экране, лукавый ведущий, лысый историк, жеманная журналистка-расследовательница казались ему зловещими куклами, ему никак не удавалось убедить себя, что они живут, как он, дышат, как он, принадлежат к тому же миру и той же реальности, что и он. В эту мерзкую компашку затесалась еще и некая интервьюерша, вероятно, именно с ней Инди отождествляла или пыталась себя отождествить, но чаще всего, пожалуй, ей оставалось только упиваться собственным унижением от просмотра еженедельного телевизионного шоу с участием той, кого она не смела даже считать своей соперницей, она вращалась в столь высоких медийных сферах, что поди ее догони, и всем своим видом ежесекундно напоминала Инди, что она – неудачница и к тому же еще пишет для печатных изданий. Эта девица все-таки самая противная из них, с этой напускной вовлеченностью, самодовольством, уверенностью, что она-то на стороне добра, и готовностью лебезить перед любым випом из того же лагеря. Инди были свойственны все эти черты за вычетом самодовольства – по понятным причинам.