Уникальный экземпляр: Истории о том о сём

Единственным мужчиной, который говорил ей «синичка», был Боб Рой. Директор АОТМК, Боб Рой жил в Нью-Йорке. С ним, как с профессионалом, заключали сезонный контракт. В свое время он (кстати, гей) подвизался на Бродвее, а в шестидесятых снимался в рекламе, но своей основной профессией выбрал организацию театрального дела. Руководство любительским музыкальным театром на Дальнем Западе было для него сродни летнему отдыху: он ежегодно приезжал в Аризону и выполнял свои обязанности почти так же самозабвенно, как хохотал и сплетничал. Судя по всему, театр он знал досконально, и если ты работал под его началом, если он подписывал твои расчетные листы, то он тебя либо обожал, либо ненавидел. Отношение к конкретным людям целиком и полностью определялось тем, в какую сторону дул ветер его предвзятых мнений.

Сью Глиб полюбилась ему в тот миг, когда он увидел ее на прогоне мюзикла «Бригадун» летом семьдесят шестого. Его приводили в восторг ее молодость, ореол светло-медовых волос, милые, ясные глаза и ответственный подход к творческой работе. Он ценил ее за то, что она всегда приходила вовремя, с выученным назубок текстом и с дельными предложениями относительно своей роли. Его подкупало ее загорелое, упругое тело и отсутствие ханжества, эгоизма и злобы. Каждый натурал в АОТМК — таковых насчитывалось семеро — спал и видел, как бы затащить ее в постель, но она не давала повода. Другие актрисы могли только мечтать о такой популярности, но тем не менее требовали себе самую большую гримерку, а Сью Глиб хотела одного — играть на сцене. После трех сезонов она не изменилась ни на йоту, и Боб Рой проникся к ней еще большей любовью.

Он окликнул ее из притормозившего такси; хотя окно было опущено, их разделяла стена дождя.

— Быстро прыгай в машину! — распорядился Боб Рой.

Он подвинулся, чтобы она могла сесть, и такси сорвалось с места.

— Готов поклясться, я только что видел на Сорок второй Эву Габор. Да ты никак плачешь?

— Нет. Да. Ох, Бобби!

Сью объяснила: живет в этом городе уже два месяца, ночует на диванчике у Ребекки. Сбережения тают. Агенты даже не смотрят в ее сторону. Рядом с ней какой-то парень прилюдно справлял нужду. А плачет она, в частности, оттого, что правду о Нью-Йорке способны рассказать только те фильмы, где показаны шприц-парки да маньяки-таксисты{60}.

Боб Рой захохотал:

— Уже два месяца покоряешь Нуу-Йоок — и ни разу мне не позвонила? Противная Сью. Противная, противная.

— У меня даже номера вашего не было.

— А что тебя привело на Таймс Скверную?

— Мне в библиотеку нужно.

— Проверить, нет ли нового детективчика про Нэнси Дрю{61}? Небось ни одного не пропустила.

— Там есть пишущие машинки. Мне нужно обновить резюме.

— Синичка, — сказал Боб. — Для начала нужно обновить себя. Давай-ка выпьем по чашке чая или кофейного напитка — чем там утешалась малютка Сью, когда росла в «стране индейцев»?

Такси привезло их к дому в деловой части города — в неприятном районе, где стояли одни жилые шестиэтажки, а вдоль тротуаров выстроились помятые мусорные баки. Боб протянул водителю шесть долларов и сказал, что сдачи не надо. Под дождем Сью последовала за ним к ступенькам крыльца, вошла в тяжелую дверь парадного хода и поднялась по зигзагообразной лестнице в квартиру номер 4-Д. Для входа в квартиру требовалось три разных ключа.

После запущенной, тускло освещенной лестничной площадки с некогда зелеными стенами и мозаикой битых, разномастных кафельных плит Сью попала в рай, благоухающий ароматическими свечами и лимонным мылом, в настоящую кунсткамеру, где главной диковиной была ванна в самом центре небольшой кухни. Квартира Боба Роя состояла из четырех узких смежных комнат, и в каждой теснились забавные фигурки, безделушки, какие-то необычные вещицы, предметы мебели разных стилей, полки, книги, фотографии в рамках, реликвии, добытые на блошиных рынках, старые виниловые пластинки, настольные и прикроватные лампочки, календари давно минувших лет.

— Понимаю, — сказал Боб, — у тебя такое впечатление, будто здесь торгуют колдовскими зельями, а я сам — диснеевский барсук.

Длиннейшей кухонной спичкой он зажег конфорку и набрал в старинный английский чайник воды из-под крана. Ставя на поднос чашки, Боб Рой сказал:

— Сейчас будем чай пить, синичка. Располагайся.

Смежная с кухней комната на поверку представляла собой коридор — узкий проход среди сокровищ и хлама. В гостиной стояли три мягких кресла разных эпох (одно из них — фирмы La-Z-Boy), каждое под накидкой другой расцветки. Круглый кофейный столик, слишком большой для этой квадратной комнаты, почти полностью закрывали горы книг, коробка из-под сигар с заточенными карандашами, ваза с искусственной орхидеей и два разборных жука из детской игры «Букашка», то ли дерущихся, то ли совокупляющихся. Зв окном по-прежнему хлестал дождь, но шторы, вывезенные из особняка довоенных времен, глушили рев бури. Последнее помещение в этой комнатно-коридорной анфиладе было спальней Боба, которую практически целиком занимала кровать с балдахином.