Универсальная хрестоматия. 4 класс

Марина Ивановна Цветаева (1892–1941)

Марина Ивановна Цветаева родилась в 1892 году в Москве в культурной и образованной семье. Отец, Иван Владимирович, профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед, стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Мать происходила из обрусевшей польско-немецкой семьи, была талантливой пианисткой. Умерла очень рано, девочек воспитывал отец.

Сначала Марина Цветаева училась в Москве, продолжила обучение в Швейцарии и Германии. В шестнадцать лет уехала в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс истории старофранцузской литературы.

Стихи начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски и по-немецки), печататься — с шестнадцати, а два года спустя тайком от семьи выпустила свой первый сборник, о котором одобрительно отзывались уже известные Брюсов, Гумилёв и Волошин. С первой встречи с Волошиным началась их дружба, несмотря на значительную разницу в возрасте.

В 1912 году Цветаева вышла замуж за Сергея Эфрона, который стал не только её мужем, но и самым близким другом.

После революции в мае 1922 года ей с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу — к мужу. Сначала Цветаева с дочерью недолго жили в Берлине, затем в предместьях Праги, а позже перебрались в Париж. Жизнь была трудная, нищая.

В 1939 году Марина Цветаева вслед за мужем и дочерью возвратилась на родину. Но жизнь и здесь не сложилась: муж и дочь были арестованы, сестра Анастасия была в лагере. Цветаева жила в Москве по-прежнему в одиночестве, кое-как перебиваясь переводами. Начавшаяся война, эвакуация забросили её с сыном в Елабугу. Измученная, безработная и одинокая, поэтесса скончалась 31 августа 1941 года.

«Бежит тропинка с бугорка…»

Бежит тропинка с бугорка,

Как бы под детскими ногами,

Всё так же сонными лугами

Лениво движется Ока;

Колокола звонят в тени,

Спешат удары за ударом,

И всё поют о добром, старом,

О детском времени они.

О, дни, где утро было рай

И полдень рай и все закаты!

Где были шпагами лопаты

И замком царственным сарай.

Куда ушли, в какую даль вы?

Что между нами пролегло?

Всё так же сонно-тяжело

Качаются на клумбах мальвы…

Наши царства

Владенья наши царственно-богаты,

Их красоты не рассказать стиху:

В них ручейки, деревья, поле, скаты

И вишни прошлогодние во мху.

Мы обе — феи, добрые соседки,

Владенья наши делит тёмный лес.

Лежим в траве и смотрим, как сквозь ветки

Белеет облачко в выси небес.

Мы обе — феи, но большие (странно!)

Двух диких девочек лишьвидят в нас.

Что ясно нам — для них совсем туманно:

Как и на всё — на фею нужен глаз!

Нам хорошо. Пока ещё в постели

Все старшие, и воздух летний свеж,

Бежим к себе. Деревья нам качели.

Беги, танцуй, сражайся, палки режь!..

Но день прошёл, и снова феи — дети,

Которых ждут и шаг которых тих…

Ах, этот мир и счастье быть на свете

Ещё невзрослый передаст ли стих?

За книгами

«Мама, милая, не мучь же!

Мы поедем или нет?»

Я большая, — мне семь лет,

Я упряма, — это лучше.

Удивительно упряма:

Скажут нет, а будет да.

Не поддамся никогда,

Это ясно знает мама.

«Поиграй, возьмись за дело,

Домик строй». — «А где картон?»

«Что за тон?» — «Совсем не тон!

Просто жить мне надоело!

Надоело… жить… на свете,

Все большие — палачи,

Давид Копперфильд»… — «Молчи!