Универсариум

Кажется, ярая поклонница хотела еще что-то сказать звезде, но та полностью исключила ее из своего внимания и, покачивая полупрозрачным розовым платьем, шагнула ко мне.

– Привет, Эд, – нежно пропела она своим обескураживающим голосом, глядя на меня искрящимися, буравящими глазами.

Да, ради этого момента я и пришел сегодня сюда. Ради ее теплого голоса. Ради ее сверкающих голубых глаз. Ради ее краснющих и сладчайших губ. С которых только что сорвалось мое имя.

– Привет, Вишенка, – тихо отозвался я.

Легкая улыбка смущения скользнула по ее белому личику, но быстро была подавлена ее внутренним сопротивлением.

– Есть минутка?

Она спрашивает, есть ли у меня минутка для нее! А девять месяцев военных баталий по выносу мозга – в перерывах между ежедневными постельными битвами – ей, значит, было недостаточно. И теперь – через полгода мирной тишины – она просит еще минутку. Наверное, чтобы мы могли напоследок дать друг другу пощечины и плюнуть в лицо…

Нет! Это та самая минутка, ради которой меня и привела сюда скребущая ностальгия по Вишенке.

– Есть.

Я протянул ладонь в сторону Марка, и он тут же вложил в нее ключи от кабинета.

– Пойдем.

Мы втроем – я, Виола и ее охранник – перешли на второй этаж.

Я проник в кабинет. За мной прошел этот огромный хрен в костюме, быстро осмотрел интерьер и вышел, пропустив свою клиентку, однако дверь не закрыл и остался блуждать в коридоре.

– Как твои дела? – промурлыкала Виола.

Уверен, на самом деле это означало «Я соскучилась».

– Хорошо. Как твои?

На самом деле это означало «Я тоже соскучился».

– Ты, случайно, не был на моем концерте, неделю назад, в «Моцарт Холле»?

Это переводится как «Я весь концерт, до самого конца, ждала, что ты покажешься, принесешь подарить или, хрен с ним, хотя бы пришлешь цветы. Но ты, гад, не пришел. Ненавижу».

– А у тебя был концерт? Не знал.

Это переводится как «У меня есть дела поинтереснее, чем скулить под твоей дверью, как брошенная собака. Тем более что это я от тебя ушел, не путай».

– Не думала, что встречу тебя здесь, – сказала она.

А вот это, несомненно, означало, что она согласилась выступать в «Сан-Марко» только потому, что знала, что я его совладелец, что со всех сторон оправдывало и почти гарантировало мое присутствие здесь.

– А я… а я пришел, только чтобы на тебя посмотреть, – выскользнуло у меня.

И это означало, что я, как какой-то трогательный юный бабострадалец, не удержал в себе правду.

Ее прелестное лицо засияло ярче. И на нем торжествующе сверкнула победоносная улыбка. Не нежная, не милая и даже не затейливая, а именно улыбка победителя.

– Представляешь, – Виола свела с меня пристальный взгляд, – концерты так утомляют. А через пару недель придется городов десять друг за другом объездить…

Не ответив мне взаимным признанием, она получила то, что хотела получить от этой минутки, от этой встречи, да и вообще от этого концерта в «Сан-Марко», и при этом сохранила свою гордость в полной безущербности. Она выиграла в этой маленькой битве, которая значительна лишь тем, что может быть последней и поэтому – знаковой.

Виола рассказывала о своей музыкальной карьере, о поездках, о встречах, о предстоящих премьерах песен и больше никаким касанием не возвращалась к теме о нас или обо мне. Будь сейчас здесь не я, а кто-то другой, содержание ее речи было бы неизменным.

Это ударило по мне. По мне – крепкому. По мне – неуязвимому. По мне – хладнокровному. Ударило – и я почувствовал. Что-то вроде обиды. А может, это обида и была. Хоть мне и не нравится примерять на себя это унизительное слово.

Леща б ей упороть по ее наглой красивой морде!

Сам виноват.

Нужно собраться, чтобы хоть завершить эту встречу достойно. А значит, необходимо включить одно из сильнейших оружий в войне полов – демонстрация равнодушия.

Я молча выслушал всю эту безынтересную хрень, которой она сочла важным со мной поделиться. И единственный посыл которой заключался в том, что у нее всё хорошо. Без меня.

– Ну ладно, – наконец произнесла она, видимо, поняв, что от меня не исходит никакой обратной реакции на ее неустанный треп. – Мне пора ехать. Рада была повидаться.

Ой, да пошла ты!

Я, верный себе, ничего не ответил и на это. А лишь двинулся в сторону выхода, коснувшись рукой ее талии: мол, пора так пора – вытряхивайся отсюда.

Когда она в коридоре оказалась около своего телохранителя, я и вовсе остановился. Я не обязан ее провожать до самого автомобиля. И небрежно махнул рукой на прощание.

Возможно, это ее кольнуло. Я очень надеюсь, что это ее кольнуло. Да чтоб ее насквозь проткнуло! Разорвав грудную клетку. И раскрошив ее жестокое ледяное сердце.

В затянувших мое небо темных тучах обиды сверкнула молния злости, и повсюду загрохотали раскаты грома ненависти.

Долбаная Виола! Гребаная Вишневская!

Не этого я искал в долгожданной встрече с ней!

А чего?

Не знаю…

Нет, вру – знаю. Я хотел получить ровно то, что в итоге получила она.

Ощущение доминирования.