Университетская роща

– Ничего, сухой помет к чистому стеклу не пристает, – шутит Петр Иванович. – Грязь не сало, высохла – отстала…

И печатает в новогоднем номере:

«Ау! Сибирский товарищ-писатель, где ты?.. Он пишет, злословит, поносит вас, посвящает читателя в вашу семейную жизнь, рост, состояние желудка… Извергает хулу, слюнит, плюется, топает ногами… Что же это мы? Братья-писатели или братья-разбойники? От газет бегут, как от непристойного места. Отъединенность сибирских журналистов удручающая, каждый закопался в собственной берлоге, окруженный тайгой разобщенности…»

Его травят, преследуют, а он призывает сибирских газетчиков к единению.

– Однако ж душа притомилась, – сознался Петр Иванович в последний свой визит. – Подумываю, а не отдать ли газету в другие руки?

– Жалко станет.

– Это верно, – согласился Макушин. – Да ведь и себя пожалеть надобно. Уж немолодой. Седьмой десяток распубликовал.

Этот разговор состоялся после рождества, в первых числах января. Теперь конец месяца. За это время произошло так много событий: забастовки рабочих, студентов обоих вузов, демонстрация, убитые и раненые…

Хотелось бы именно сейчас поговорить с Петром Ивановичем. Пролилась кровь – что-то должно измениться. Не может не измениться! В Томске еще не случалось таких событий – политических расстрелов. Грабежи, убийства, драки, войнишки не в счет, это хроника уголовная.

Теперь, наверно, и Макушин высказался бы иначе. Все перемешалось. Против него, всю жизнь боровшегося за просвещение народа, восстает этот самый народ – и не без влияния книжек, которые насаждал Макушин.

Как-то еще давно, в первые годы их знакомства, Макушин признался Крылову, что на него в свое время, когда он разбогател, оказала сильное влияние книга американского миллиардера Карнеджи «Евангелие богатства». В ней американец писал о том, что каждый богатый человек должен познать всю свою ответственность за существующее положение вещей, что самое лучшее в борьбе с пауперизмом – оскудением, нищетой целого народа – это сооружение просветительно-научных учреждений. И эту задачу должно выполнить богачу при жизни. Таков завет миллиардера Карнеджи, которому стремился следовать Макушин.

А народ не желает признавать благородства этих заветов, не хочет смиренно дожидаться, пока все богачи, подобно Петру Ивановичу, прозреют и станут жить по-карнеджински да по-макушински. «Долой частную собственность! – требует он в своих воззваниях. – Позор капиталистам! Позор им!»

Кто прав?

Крылов зябко повел плечами: холодно. За окнами, промерзшими снизу доверху, черно: глубокий вечер. И поговорить не с кем… Маша вместе с матушкой Агриппиной Димитриевной уехали в гости в Новониколаевск к Машиной сестре.

Взгляд упал на стопочку конвертов, и он даже обрадовался: письма – та же беседа, только на расстоянии. Он решил прежде всего составить необходимые запросы в главный ботанический сад, в Петербург, в Московский университет. Хотелось бы также связаться, наконец, с чудо-садоводом Иваном Мичуриным…

Крылов взял из стопочки верхнее, в казенном конверте. Томское казначейство уведомляло приват-доцента Крылова в том, что он может получить пять рублей денег, присланных господином Крашенинниковым в уплату за два выпуска «Флоры Алтая и Томской губернии».

Деньги он получил. Первый и второй тома «Флоры» выслал. Теперь ему хотелось написать правнуку знаменитого русского путешественника. Степаном Петровичем Крашенинниковым Крылов восхищался. Он вообще преклонялся перед первыми российскими учеными, перед ломоносовской могучей школой. Около десяти лет провел Крашенинников на Камчатке. Изучал природу и население этой отдаленной земли, описывал растительный мир. Чего стоит одно лишь его сообщение о черемше и кедровом стланике, о том, как с их помощью камчатский народец побеждает цингу! Занимался переводом на русский язык «Флоры Сибири» Гмелина. Там же, на Камчатке, он садил и успешно разводил репу, редьку, морковь, бобы, смородину, малину. Вот это истинный образ жизни ученого-ботаника: теоретик, практик, путешественник! У Степана Петровича учились впоследствии ставшие академиками Лепехин и Паллас, ботаник Фальк, Зуев и Соколов… Великий Пушкин изучал труд Крашенинникова о Камчатке.

Теперь, думал Крылов, пришло иное время, торопливое. Мало у кого хватает терпения на фундаментальный труд, занимающий всю жизнь. Все больше норовит кое-кто из нынешних ботаников совершить что-то отдельное, бросающееся в глаза, поспорить с Линнеем или с Дарвином, а того пуще – уличить собрата в ошибочке, уточнить, подправить… Ах, как это сладко – уличить собрата по профессии в ошибке!..

На этом фоне совершаемый Крыловым подробный труд «Флора Алтая и Томской губернии», обнимающий, по сути дела, пол-Сибири, представлялся ему правильно выбранной дорогой, в духе ломоносовской гвардии. Вышли первые два тома. А всего предполагается издать семь томов.