Университетская роща

– Н-на речке, – вздрогнул от неожиданности Ефремов и локтем загородил тетрадь.

– А вы что же? Отчего не пошли с ними?

Юноша виновато опустил голову. Тетрадь шевельнулась и раскрылась и, раскрытая, соскользнула в траву. Крылов увидел, что в ней с большим старанием и любовью изображена кровохлебка лекарственная и снизу по-латыни стояло ее научное имя.

– Зачем же вы… под солнцем? – Крылов закрыл тетрадь и подал ее Nicola. – Пойдемте-ка лучше в тень.

– Вы правы. Спасибо, – в замешательстве поблагодарил юноша и потер лоб. – Не заметил, как фуражка слетела.

Они вышли на опушку леса.

– Интересуетесь ботаникой? – осторожно спросил Крылов и заранее пожалел о своем вопросе: у услужливого ученика всегда наготове положительный ответ.

– Нет, – неожиданно ответил Ефремов. – Но я считаю, что для врача не может быть лишних знаний.

Крылов посмотрел на него с уважением.

– Я с вами искренне солидарен, – сказал он, чувствуя, как вновь отмякает душа. – Нынешние врачеватели порой по незнанию, порой по недомыслию несправедливо забывают о зеленой аптеке. Старые травознаи уходят, секреты их мастерства утрачиваются. Нельзя образованным людям закрывать на это глаза. Особенно здесь, в Сибири, на Алтае, в этих богатейших кладовых лекарственных трав.

– Да, я читал где-то, что на Руси еще в XVI веке издавались русские «Вертограды». Книги такие, травники. А в XVII веке особый Аптекарский приказ руководил сбором и даже разведением лекарственного зелья, – поддержал разговор юноша, освобождаясь от природной робости. – Этот приказ выпытывал от купцов, вернувшихся из Сибири, сведения. Например, о зверобое. Еще московский царь Михаил писал сибирским воеводам, чтобы они собирали, сушили и терли зверобой в муку. «А оной присылать в Москву по пуду на всякий год».

– Трава от 99 болезней? – улыбнулся Крылов. – Чудо-трава… «Как не испечь хлеба без муки, так не вылечить человека без зверобоя», – говорят в народе. Это верно. Сибирь богата не только зверобоем. Но, к сожалению, в зеленом море так мало знающих лоцманов. Понимаете?

– Да.

– Вот почему долг и святая обязанность нашего университета быть таким научным вожатаем. Кто, если не мы?.. Все важно в этом начавшемся походе, цель которого есть исследование малоузнаваемого края. Вот и мы с вами… Составим наш главный документ о нынешней экспедиции – гербарий – и потомкам предъявим. Вот, дескать, чем мы занимались, скромные ботаники, на заре сибирской науки…

Ефремов так хорошо, понимающе слушал, что Крылов, увлекшись дорогой его сердцу темой, рассказал о том, как родился у него замысел создать сибирский Гербарий, как набирает мало-помалу силы его детище… Рассказал о безвременно погибшем, одаренном юноше Григории Троеглазове. О том, как откликнулись на крыловское воззвание незнакомые люди по всей Сибири – учителя, врачи, гимназисты, люди технических профессий… Как шлют они ему свои скромные посылочки с семенами и засушенными растениями. А совсем недавно от доктора Засса поступил очень квалифицированный, любовно собранный гербарий барнаульской флоры. Есть, есть сердца, верящие в сибирскую науку! Как же ей не вкорениться, не устоять в летах…

Разговор с Nicola освежил сердце, и Крылов простил студентов, удравших на речку. Наработавшись за день, он и себя решил побаловать прогулкой по вечернему лесу.

Ах, как любил он эти короткие минуты отдыха, когда можно ничего не делать, ни о чем не думать, а бродить без цели и направления и слушать птичью жизнь!

– Тк-тк-тк, – припозднился великий труженик дятел, краснолобый лазун. – Трр… трр… – провел он клювом по коре.

– Крю-крю, – упрекнула его подруга, дескать, что ты все долбишь, ночь на дворе.

– Тук-тук, не мешай р-работать!

Нахлопотавшись вдосталь, пока было светло, все живое, ведущее дневной способ существования, затихало, затаивалось, как бы растворяясь в наступавшей тишине. Вот-вот загустеет темь – и придут в движение существа ночные, совы и филины, пугающие своим «хухх… ууу…» не привычных к лесу людей.

Музыка, «Божественная поэма» Скрябина, неоцененного русского музыканта, которого Крылову довелось однажды слушать, – вот что такое вечерняя тишина обыкновенного лесного уголка!

На стоянку он возвратился поздно, когда взошли на небесном поле крупные звезды и вблизи реки сделалось сыро и холодно.

Обмякший костер уже никто не поддерживал, он горел вяло, словно спросонок.

Крылов подумал, что студенты уже видят вторые сны, хотел было затушить огонь и отправиться на покой, но из большой палатки донесся приглушенный разговор.

– Человек создан для счастья, как птица для полета. Это прекрасно, господа! Здесь Короленко поднимается до понимания правды-справедливости! Все люди равно рождаются для счастья. Не бывает же птиц бескрылых… Это противоестественно. Стало быть…

– Крылья можно подрезать…

– Это верно. И в России накоплен на сей счет изрядный опыт…

– И все-таки согласитесь, господа, что на сегодняшний день в современной литературе Короленко представляет собой чуткое сердце России, – настаивал Завилейский.

– Согласен.

– И я…

– Короленко мой любимый писатель! – Крылов узнал голос Ефремова.