Унижение России: Брест, Версаль, Мюнхен

Неправда то, что большинство присутствовавших в зале не знали условий выработанного мира. Эти условия достаточно широко обсуждались, и утренние газеты дали адекватное изложение основных положений. Неверно утверждать, что условия мира были полным сюрпризом для немцев. Специально назначенный чиновник Министерства иностранных дел, Эдгар Ханиэль фон Хаймхойзен, просвещал на эту тему активистов Национальной ассамблеи, кабинет Шейдемана и различные заинтересованные группы. Его предсказания оказались на удивление точными: Лига Наций; разоружение Германии; демилитаризация приграничных районов; судьба Эльзаса и Лотарингии; экономические права Франции в Сааре; передача Познани Польше, получающей выход к морю; потеря колоний. Фактически немцев удивил в предоставленном тексте лишь вопрос о репарациях.

В две минуты третьего французский дворецкий в черной ливрее и бриджах по колено, украшенный внушительной серебряной цепью, возвестил: «Господа немецкие делегаты». Все поднялись, и воцарилось молчание. Тип немца, который Запад встретил в министре иностранных дел графе Брокдорф-Ранцау, не был ему знаком. Надо сказать, что во время контактов последних месяцев западные политические деятели и дипломаты так и не смогли найти точки соприкосновения с германскими коллегами по переговорам. И вошедшие были незнакомцами. Высокий, худой и белый как мел Брокдорф-Ранцау вел за собой пятерых членов делегации и двух переводчиков. Никто на Западе тогда не знал, что Брокдорф-Ранцау уже в декабре 1938 г. выдвигал предложения отказать Западу в подписании мирного договора. Брокдорф-Ранцау был аристократом бисмарковского, «восточного» направления. Он был превосходно образован, сильной стороной его личности было планирование, постоянный анализ. Ему представлялось, что будущее Германии скорее на европейском Востоке.

Еще один делегат — Кесслер, весьма нервическая натура, также не питал особой симпатии к веймарскому творению социал-демократов. О нем американец Генри Уайт написал: «Никогда не видел более открытой формы нервозности в дипломате; его колени буквально сходились друг к другу, и казалось, что в любой момент он может потерять сознание»[600].

Клемансо хладнокровно возвестил: «Наступил час для подведения наших счетов. Вы просили о мире. Мы настроены дать вам его». Клемансо назвал документ «вторым Версальским договором». По поводу договора не будет устной дискуссии. Он дал немецкой стороне право на письменный ответ в течение пятнадцати дней. Доктор Вальтер Симмонс, который вел все административные дела германской делегации во время переговоров с русской делегацией в Брест-Литовске в марте 1918 г., написал своей жене, что Клемансо «сказал свои вступительные слова краткими фразами стаккато, он словно выбросил их с концентрированной злостью и презрением, что с самого начала сделало для немцев ответ невозможным»[601].

Обстановка была нервная. Обычно безукоризненно хладнокровный Манту так и не смог перевести слова Клемансо на хороший английский язык. Переводчик на немецкий язык сделал свое дело еще хуже. Во время перевода Поль Дютаста передал германской стороне договор — документ в 80 тыс. слов. Граф Брокдорф-Ранцау поднялся и взял этот документ с поклоном, прошелся по нему пальцами и отложил в сторону.

ВОПРОС О ВИНЕ

Именно в этот момент граф Брокдорф-Ранцау постарался испортить союзникам праздник. Он не удосужился встать и, в отличие от Клемансо, сидя ответил победоносным союзникам, ответил довольно долгой речью. Слова Брокдорфа-Ранцау, произнесенные резким голосом, соответствовали его манерам: «От нас требуют, чтобы мы признали себя единственными виновниками войны. Такое признание в моих устах было бы ложью». Он признал «глубину нашего поражения и степень нашего бессилия. И интенсивность злобы, которая встречает нас». Он признал, что, возможно, германское правительство и внесло свою лепту в войну, но, по большому счету «виноват империализм всех европейских стран». Возможно, что германские вооруженные силы «внесли свой вклад в грехопадение войны», но то же сделали и союзные армии. Ранцау признал несправедливость, совершенную в отношении Бельгии, и предложил германские репарации для восстановления Бельгии и Северной Франции. Да, «возможно, военные преступления трудно простить, но они были совершены в борьбе за победу», в то время как союзники продолжали чинить преступления уже после подписания перемирия в форме морской блокады — в результате «сотни тысяч мирных людей погибли после 11 ноября, убиты хладнокровно и сознательно уже после того, как наши противники возымели определенную победу». Ранцау сказал, что его люди изучат представленный документ «в надежде, что наша встреча сможет дать окончательный результат в чем-то, что смогут подписать все»[602].