Unknown

   Страшные видения мешались с опиумными грезами, страх и боль с наслаждением, и если бы Король сейчас остановился – это стало бы страшной мукой для Анна. Ужас прошлых ночей оборачивался своей противоположностью.

   Девушка задыхалась, от недостатка воздуха уже плыла голова, и тело сотрясалось в инстинктивных попытках откашляться и избавиться от инородного вещества в горле, однако рожденная королем похоть побеждала все. Анна сама вертела задом, пытаясь поймать плоть чудовища, ощутить хотя бы головку члена, входящего в нее, и насадиться до упора, лишь бы облегчить выворачивающее желание.

   Но король не давал Анне возможности насадиться, зато вымазывал ее слизью, которая пропитывала кожу, разъедала ее и вскрывала раны, в которые впивались жала, выходившие из тела чудовища. Два из них насквозь прокололи соски, вливая и туда ядовитую жидкость.

   Королю нравилось, что Учинни дергается под ним со стонами, покорно крутит бедрами, кричит, когда очередная игла протыкает плоть. Слизь стекала по промежности, заставляя лоно все громче хлюпать и раскрываться шире, как у настоящей опиумной потаскухи. Теперь головка члена грубо пытала, расширяя и вновь оставляя раскрытым.

   – Выше бедра, – король вынудил Анну подхватить свои ноги под коленями, а потом клейкой субстанцией связал в такой позе. Теперь щупальца вытянулись из меняющегося тела, заполняясь крупными уплотнениями, и принялись разрабатывать покорно дрожащее лоно и крошечный анус.

   Девушка уже не понимала, что происходит. Затуманенный разум отказывался работать, порождая лишь нелепые гротескные картинки, и единственное, что пленница короля могла делать – слепо выполнять приказы, скулить, выпрашивая продолжение, или гортанно вскрикивать от боли. Но и она не помогала уже вернуть рассудку трезвости.

   Слизь в горле то вставала пробкой, мешая дышать, то расползалась по гортани, открывая доступ воздуха, напоминая раз за разом детские мерзловатые ощущения, когда потусторонний гость только изучал и пытался приручить ее.

   Пока очередной пульсирующий шар протискивался внутрь, Анна мычала или вскрикивала, не в силах терпеливо молчать, вслед судорожное дыхание во время краткой передышки, во время можно попытаться слизнуть солоноватые капельки пота над губами. Но она уже не просила остановиться и не делать больно.

   Она жаждала продолжения.

   И король не скупился на извращенные ласки, которые могли бы измучить любого человека, но не его покорную рабыню, которая сейчас изогнулась и бестыже подставлялась под склизкие щупальца. Он проталкивал уплотнения одно за другим в оба отверстия, чтобы потом со смачным удовлетворением медленно вытаскивать из белого юного тела, тем самым лишь сильнее вызывая спазмы и вскрики. Королю нравились реакции Анны, как и она сама – чуть бледная, с потемневшими глазами и посиневшими от удушья губами.

   Дыши... Дыши, превращай время в дым... превращай лица в туман. Превращай прошлое в тлен. Лишь со мной испей от смерти, и бокал этот не иссякнет никогда, ибо каждый вдох жизни – это шаг к смерти. Каждый час, каждый миг, каждый взгляд...

   А для девушки не существовало на тот момент ничего – только единый миг, в котором она растворялась, чтобы воскресать в жгучие моменты боли и вновь становиться никем и одновременно чувствовать тонкую звенящую грань мира и происходящее за ней. Верон, отец, семья и друзья становились выцветшими пожелтевшими фотографиями, которые достаются дрожащими руками в старости с мучительными попытками понять, кто же на них изображен. Память не дает ответа, только знание, что эти люди существуют или существовали – когда-то, и это несущественно.

   Король видел эти картинки через толщу сознания Учинни. Подернутое опиумным бредом оно трансформировалось в необычайно прелестные картины, в которых краски увядали и извращались до бликов. Подобный эффект наступает в тот момент, когда жизнь уходит из тела. А существо, знавшее много смертей, неоднократно сталкивалась и с более юными особами, у которых отнимали судьбу. Порой их годами изнутри изъедали черви, порой внешне они отличались особой красотой и заражали всех вокруг похотью.

   Фарфоровая статуэтка Анна отличалась от ложно привлекательных людей. И ее король не собирался отпускать уже никогда. Возможно, потому странные близости становились все чаще... Возможно, следовало остановиться и дать Учинни передохнуть, но короля влек запах юной плоти, ее страсть, ее любовь к существованию в прогнившем и пустом мире.

   Если бы девушка была в сознании, она бы не выдержала творящегося с ней. Но за последние дни она изменилась – не внешне, а внутренне. И сейчас, покоряясь любой прихоти Короля, она сама превращалась во что-то странное, нечеловеческое. Никакой человек не смог принимать подобное и психически, и физически.

   Удушья чередовались со взрывами боли – от щупальца, от язвенных ран, мгновенно заживающих и раз за разом раскрывающихся лепестками мерзких гнойно-алых цветов, от жал, вливающих жар в тело.