Unknown

   Да и как заметить очевидное, если увлечение смертью лишь погружает глубже в личностные впечатления о ее сути. Люди не смели и рта открыть под воздействием Атоли, влиявшего на окружающих, как самая настоящая отрава.

   Он пил дыхание Анны каждый день, каждую ночь – теперь тогда, когда желал того сам. В багаже у Учинни появились и новые платья, наряды ее все сильнее подчеркивали неожиданно распустившуюся, какую-то болезненную, лихорадочную красоту.

   Анна и правда болела. Ведь король отравлял ее, проникая в тело, пропитывая смертью, не отпуская из объятий во время всего путешествия.

   В столице Атоли снял для них двоих лучший номер в центре города. И лишь войдя в двери, стал стягивать с плеч Анны черные кружева богатого платья, целуя белое плечо с подтеками засосов и нарывов после ночных игр.

   Тело привычно вспыхнуло страстью, и Анна наклонила голову, открывая для поцелуев шею. Однако подспудно чувствовалось отличие от предыдущих дней, и девушка пробормотала, выпрастывая руки из свободных рукавов, вызывающих ассоциации со старинными нарядами с длинными шлейфами:

    – Что-то случилось?

   Она повернула голову и улыбнулась. Изящество – вот что в ней еще появилось наравне с истаявшей хрупкостью фарфоровой статуэтки. В девушке виделся ангел – как их рисуют на некоторых фресках. Почти прозрачный и эфемерный, но все еще слишком земной, чтобы уйти за грань.

    – Много людей, много судеб... Переплетения чужих смертей – больше ничего не случается в состоянии жизни.

   Ткань поползла ниже, когда Атоли зазывно провел языком по ране на лопатке, оставленной его когтями. Глубокие следы уже поджили, но еще сочились кровью, если король их задевал. Он потянул за застежку своей утонченной куклы, которая меньше всего была похожа на обычную игрушку смерти, которую дергают за тонкие нити, и еще ниже стянул ткань.

   Уже не казавшиеся странными слова переплетались с прикосновениями, скользившими по телу и душе Анны, снимающими слой за слоем – истончая кожу и делая ее более чувствительной, а душу – прозрачной и чувствующей, как крыло бабочки. И девушке казалось, что она почти уже понимает все и чувствует все, что необходимо. Она прикрыла глаза и тихо выдохнула, полнясь ожиданием нового всплеска боли и наслаждения.

    – Много людей... – почему-то это звучало так сладко. И вкусно.

    – И каждый из них в нашем распоряжении, – Атоли толкнул девушку на кровать, опускаясь перед ней на колено и стягивая узкую обувь со стоп, чтобы поцеловать щиколотку и провести по выступающей косточке языком. Стеснения король никогда не ведал, а в играх с Анной не упускал ничего – попробовать, искуситься, запятнать черной похотью ее слабое человеческое тело... как это увлекало монстра, давно спавшего в глубинах смерти, а сейчас выползшего наружу и подпитывающегося от Учинни.

    – Звучит соблазнительно, – Анна зазывающе улыбнулась и вытянула вперед ногу. Она знала, что Король увидит ее улыбку, но как именно отреагирует – каждый раз это было загадкой, которая заставляла предвкушать. О том, что она, в конце концов, может лишиться жизни, девушка, полностью погруженная в морок странных отношений, даже и не думала.

    – Соблазн для юной плоти так понятен, – язык извивающимся бесстыдством, провел выше под колено. Король стянул девушку на край кровати, поднимая все выше складки платья и проводя по белым бедрам черными пальцами чудовища, которое предпочитает убивать, а не играть.

   Бедра Анны манили, и Атоли с удовольствием добрался до промежности, чтобы несколькими скользкими языками проталкиваться в лоно и анус.

   Девушка задрожала и ахнула, раздвигая бедра и подаваясь навстречу своей участи. Люди, города, жизни, судьба – все это становилось совершенно неважно в такие моменты. Она жаждала только одного – своего господина, и эта жажда кружила вокруг с шуршанием сухих осенних листьев.

   Познание увядания не сулило Анне возвращения в мир живых. Уже полнилась комната тихим шелестом. Уже ласковые языки-черви глубоко входили в ее податливое тело, наполняя слизью, уже сильные лапы сдавливали талию и бедра, и у чудовища отрастало тело и вторая голова, из которой появлялись челюсти, которые обхватывали девушку плотно и жадно, вонзаясь зубами в ее белую плоть, как будто собирались перекусить пополам.

   Король впивался длинным отростком в рот Учинни, пока пошлые звуки проникновения не начинали напоминать чавканье, а затем проталкивал в ее горло склизкое нечто, забирая дыхание только себе.

   В этот момент король походил на чудовищ, бродящих вне тропы, которых так испугалась Анна. Но теперь девушку это не волновало. Ее почти жрали – жадно и неторопливо, а она – она мычала от боли, не в силах ничего сказать, все глубже увязая в путах искусственно рожденной и подогреваемой похоти, и отдавала себя, пока не теряла сознание от наслаждения.

   Только тогда, на грани у смерти, король отпускал добычу, укладывал влажную на кровать, сдирая разложившиеся ошметки платья, и давал возможность вернуться в момент возрождения – когда открываешь глаза и смотришь на мир заново – иначе, изучая детали, раньше казавшиеся ничтожными.