Unknown

Он спросил у лекаря, отчего ему неподвластна левая часть тела. Старик ответил, что это следствие удара по голове и что современная медицина еще не научилась бороться с подобным недугом.

Все в руках Божьих. Если Господу будет угодно, он возвратит Харальду подвижность, если нет - придется доживать век калекой.

Услышав это, Харальд заскрипел зубами от бессильной ярости. Если он не обретет прежнюю ловкость и силу, тевтонец расправится с ним, не раздумывая. Куратор ценил в слугах лишь способность убивать, а именно ее датчанин утратил вместе с подвижностью.

Но он по-прежнему оставался посвященным в дела тевтонца и в случае, если бы его захватила стража, мог рассказать ей о происках фон Велля. Ясно, как божий день, что Командор захочет избавиться от столь опасного свидетеля.

Неужели конец? Харальд внутренне напрягся, пытаясь заставить двигаться левую руку. Ему удалось слегка согнуть ее в локте и пошевелить пальцами. Но в следующий миг силы покинули датчанина, и рука беспомощно упала долу.

Он вздрогнул, услышав в отдалении знакомый лязг шпор. Дубовая дверь в комнату отворилась, и на пороге возник тевтонец.

- Как ты себя чувствуешь? - вместо приветствия спросил он с порога. - Лекарь доложил мне, что у тебя онемела левая сторона...

- Уже доложил! – горько усмехнулся Харальд. - Юркий старикашка!

- Он и должен докладывать мне о твоем состоянии, в этом состоит его работа. Но ты не ответил на мой вопрос, датчанин!

- О том, как я себя чувствую? - переспросил его Магнуссен. - А как может себя ощущать человек в моем положении? В пол-жизни, говоря кратко! Меня слушается лишь половина тела!

- Другая тебе полностью неподвластна?

Харальд понимал, сколь важно для него не разочаровать в себе тевтонца. Нечеловеческим усилием он приподнял левую руку и сжал ее в кулак.

- Я думал, будет хуже, - холодно усмехнулся фон Велль. - Не знаю, сможешь ли ты исцелиться в полной мере, но попытайся хотя бы вернуть способность к хождению. Надеюсь, ты разумеешь, что это в твоих интересах.

Датчанин молча кивнул. Он получил передышку, но не мог знать, сколь долгой она будет. Тевтонец развернулся в дверях, собираясь уходить.

- Погоди, - окликнул его Харальд, - я хотел спросить...

- О твоей женщине и младшем сыне? – равнодушно произнес фон Велль. - Не вижу в том нужды. Ты и сам должен понимать, что выжить в таком пожаре невозможно!

- Я не верю, что пожар вспыхнул сам по себе... Его наверняка подстроили. Ты знаешь, чьих рук это дело?

- Похоже, тебя выследили родственники тех подмастерий, коих ты порешил месяц назад. Видно, доказать твою вину в суде они бы не смогли, вот и решили отомстить тебе по-иному.

Твоя жизнь по-прежнему в опасности. Пока ты здесь, тебе нечего бояться, но за пределами этих стен ты не проживешь и дня. Благодари Бога за то, что он проявил к тебе милость, а заодно и сына, вытащившего тебя из горящего дома...

Ныне тобой должна владеть одна забота: ты должен встать на ноги. Мой лекарь сделает для этого все возможное, остальное зависит от тебя!

Весь последующий месяц Харальд употребил на то, чтобы вернуть себе утраченную подвижность. То, что рука и нога хоть как-то повиновались ему, внушало датчанину надежду на исцеление, и он упражнял их, как мог.

Поднимал рукой мелкие предметы, до которых мог дотянуться, сгибал и разгибал ногу, неповоротливую и тяжелую, как бревно. Время от времени к нему наведывался старый лекарь. Он втирал в левую сторону тела пострадавшего какие-то мази, давал пить настой из целебных трав, маслянистый и горький на вкус.

Трудно сказать, что больше помогало Магнуссену, - изнурительные упражнения или снадобья старика, но уже к концу первой недели лечения он смог подниматься на ноги, а к концу второй – ковылять с костылем по приютившей его каморке.

Олаф старательно помогал отцу: приносил ему пищу, растирал непослушные руку и ногу, поддерживал родителя, не давая упасть, когда тот заново осваивал науку хождения. К концу третьей недели Харальд уже мог сносно передвигаться сам, хотя до полного исцеления было далеко...

Изредка к нему наведывался фон Велль. Без участия и сострадания в голосе расспрашивал он подопечного о его успехах, требовал показать достижения последних дней.

Датчанин сжимал и разжимал кисть, хромал, налегая на костыль, по каморке. Он всеми силами старался убедить своего куратора, что идет на поправку.

Однако тевтонца его свершения, похоже, не удовлетворяли. Глядя на неловкую походку Магнуссена, фон Велль хмуро покачивал головой и уходил, не проронив ни слова. О делах с Харальдом они больше не толковали.

Но однажды все изменилось. В самом конце месяца, выделенного датчанину на исцеление, тевтонец вновь явился к нему в подвал на окраине Стокгольма. Увидев его, Харальд понял: пришло время решающего разговора.