Unknown

Матвей Александрович, как полагается, произнёс молитву перед едой, и мы принялись трапезничать. Ели молча, только стук ложек наполнял помещение. Пара крепостных служек суетились вокруг стола, принося и относя тарелки. Болтовня за трапезой не приветствовалась.

Рядом со мной сидел Сашка – круглолицый крепкий парень, на год моложе меня. Он, как и большинство «курсантов», являлся сыном одного из младших дружинников. Мы с ним жили в одной комнате и практически с первого дня нашли общий язык. Сашка – один из немногих, кто относился ко мне без предупреждений. Он был прост, как валенок, и крайне болтлив.

– Чего такой хмурый? – шепнул он, толкнув меня в бок.

– Ерунда, – так же шёпотом ответил я. – День не задался.

– Сильно муштруют?

– Есть немного.

– Здорово! Тебя, наверное, в дружину скоро примут.

– Посмотрим, – я налёг на щи, давая понять, что болтать желания не имею. Мне, и правда, было не до разговоров. Да и отругать могли.

После ужина у отроков имелось часа полтора свободного времени перед отбоем. Чаще всего я проводил их за чтением книг из местной библиотеки – пополнял запас знаний об этом мире, чем удивлял всех трёх соседей по комнате. Обычно парни либо играли в карты и кости (как правило, на деньги), либо занимались какими-нибудь бытовыми делами. Имелось у ребят и ещё одно развлечение: бегать к флигелю у озера, где жили несколько девушек-служанок. Некоторые даже ночью туда хаживали. Конечно, такое не приветствовалось, но, как я понял, наставники на подобные «шалости» смотрели сквозь пальцы. Чем бы дитя не тешилось, что называется.

С другими двумя соседями по комнате, да и прочими "курсантами" у меня сложились не столь тёплые отношения. Все знали, что я – из Барятинских, и что я – изгнанный. Вот только принадлежность к боярскому роду не добавляло мне веса в их глазах, скорее наоборот, я ощущал злорадство по отношению к себе и презрение.

Особенно не задались отношения с Фомой – здоровым малым, что был на год старше меня. Его со дня на день собирались принять в дружину. Он с большим презрением относился ко мне, и я опасался, что конфликт может перерасти в открытое противостояние. А враждовать с местными я не хотел.

Моя кровать находилась на нижнем ярусе этажерки. В единственное окно, выходящее во двор крепости, проникал тусклый вечерний свет. В полумраке горела электрическая лампа под потолком (в боярских домах с электрификацией был полный порядок). На столике рядом со мной лежала стопка книг – все по истории и военному делу. Но сейчас было не до чтения: я думал о предстоящей битве и завтрашнем дне, сулящем встречу с Таней. Но Сашка даже не собирался оставлять меня в покое.

– Так тебя скоро в дружину примут? – спросил он, забравшись на верхний ярус.

– С чего ты взял? – удивился я.

– А с чего тебя отдельно тренируют? Ты, конечно, хорошие результаты на стрельбах показал, но я ещё не видел, чтоб кого-то отдельно тренировали.

Мои индивидуальные тренировки для ребят были загадкой, ведь никто здесь не знал о способностях, коими я владел, а я не торопился раскрывать свою тайну.

– А чего это ему чести столько? – буркнул Фома. – Меня третий год обучают, и только в этом году в дружину примут. А этот что? Явился сюда неделю назад – и на тебе. Сразу в дружину. Какого хрена?

– Так ты видел, как Мишка стреляет? И в рукопашную уделывает любого, – встал на мою сторону Саша. – Впрочем, я тоже удивлён. Так расскажешь, что у тебя за тренировки? Чего всё секретничаешь? – опять обратился он ко мне.

– Ничего особенного. Тренировки, как тренировки, – ответил я. – И не знаю я, как скоро меня примут. Придумали вы всё.

– Ну да, ну да, – ухмыльнулся Сашка. – Конечно! Примут. А меня вот нескоро ещё возьмут. Через год, а может – два. Жаль.

– Чего жалеешь-то? – спросил я. – Какая разница? Годом раньше, годом позже. Не торопись. Время и так слишком быстро летит.

– Ну как же?! Так ведь скоро война будет с Фридрихом! А пока меня примут, она и закончится.

– Тебе-то зачем туда? – поинтересовался я.

– Как зачем? Каждый же мечтает сражаться вместе с воинами рода. Тут – такая возможность, а я в отроках сижу.

– Всё равно регулярная армия воевать будет, – со знанием дела проговорил Фома. – Боярам от войны проку мало. Наберёт царь мужичья из крестьян, да рабочих, и погонит. А бояре не станут впрягаться.

– Много ты понимаешь, – возразил Саша. – Если царь-батюшка прикажет, все роды пойдут воевать. А что мужик на поле боя делать будет? Соображаешь хоть?

– Уж соображаю поболее твоего, – парировал Фома.

Мне, как человеку, прошедшему горячую точку, были непонятны эти юношеские порывы, я уже миновал стадию, когда война казалась чем-то романтичным, и хорошо понимал, что ничего там прекрасного и благородного нет: только грязь, смерть и тяжёлый изнурительный труд денно и нощно. Но парни мало того, что не видели настоящих боевых действий, так ещё и воспитывались весьма специфическим образом. Им с детства внушали, что чем грандиознее война, на которой они погибнут за честь своего рода, тем круче. А смерть  в бою – это сразу в рай без пропуска, где они будут служить великим предкам.