Unknown

Водители Uber, с другой стороны, юридически являются низкооплачиваемыми «подрядчиками». Они больше не классифицируются как работники (за исключением Великобритании, где суды восстановили их права работников), им можно платить ниже минимальной заработной платы и у них мало трудовых прав. Как и всё больше работников в различных секторах, они поставлены под постоянное, почти всевидящая наблюдение с помощью сбора данных. Uber использует пятизвёздочную систему рейтинга водителей, в которой водители должны поддерживать средний рейтинг 4.6 звёзд, чтобы продолжать крутить баранку в этой компании. Uber может «посоветовать» определенные нормы для своих водителей (сколько им улыбаться, какие дополнительные услуги предлагать и так далее), но на деле именно риск плохой оценки заставляет их шагать в ногу. Управление теперь не обязательно должно осуществляться именно сверху вниз: когда предприятия могут постоянно собирать и анализировать информацию, весьма строгое управление может происходить и снизу вверх. Бизнес-модель Uber на основе экономики информации делает больше, чем просто продаёт рекламное пространство. Способность этой компании заставлять людей делать то, что ей нужно, не отдавая им явных приказов, не уникальна. Это лишь дальнейшее развитие способности капитализма делать людей соучастниками своей собственной несвободы, что стало возможным благодаря большему количеству информации и большему контролю над ней.

С другой стороны, Uber не только предвещает скатывание рабочих мест в антиутопию, но и является естественным кандидатом на создание рабочего объединения. В конце концов, всё что Uber предоставляет, так это удобное приложение. Эта компания — не что иное, как посредник. Находящаяся в кооперативном владении сеть водителей, использующих аналогичное приложение, может устанавливать ставки оплаты труда и правила работы демократически, здесь и сейчас. Кооператив водителей будет намного превосходить того монстра, раскормленного венчурными инвестициями, которого мы имеем сегодня. Даже если это будет формой предприятия, которое внедряя больше демократии на рабочем месте, чем это обычно возможно при капитализме в краткосрочной перспективе, будет по-прежнему подчиняться тем же требованиям стремления к прибыли, как и любая фирма в рамках капитализма — тем самым требованиям, которые будут стимулировать самоэксплуатацию, чтобы конкурировать с другими предприятиями, подрывая эти самые демократические импульсы.

Аналогичным образом, социальные сети могут быть запущены как государственные службы, а не как частные монополии — вспомните, как мы запустили общественное электро- или водоснабжение после неудач «разбойничьего» капитализма XIX века. Одним из главных вопросов XXI века станет вопрос, кто будет владеть и управлять теми данными, которые стремительно становятся ключевым экономическим ресурсом? Будет ли это пищей для демократического планирования — или, вместо этого, топливом для нового, ещё более авторитарного капитализма? Эти вопросы требуют от нас признать громадные проблемы, порождаемые дата-центрическим капитализмом XXI века:

— Как мы могли бы национализировать многонациональные корпорации, которые игнорируют национальные границы и зачастую находятся в офшорных юрисдикциях?

— Как нам обеспечить конфиденциальность такого количества данных под коллективным и государственным контролем?

Данные, собираемые в частном секторе, делают возможным более эффективное производство, но они же обеспечивают и более тщательный контроль над работниками, и современное корпоративное планирование ещё только начинает использовать всю эту новую информацию. Одним из результатов является иллюзорная свобода работников. Если мы постоянно производим информацию как на работе, так и за ее пределами, нас не нужно контролировать напрямую, но наши боссы за нами по-прежнему наблюдают, и делают это внимательнее, чем когда-либо раньше. Данные и метрики говорят сами за себя: менеджеры могут видеть, сколько деталей собрал рабочий за минуту или сколько посылок доставил водитель за час.