Такая картина подпадает под определение авторитарного, то есть недемократического правления — или, как их называл Хомский, «острова тирании». Слишком часто мы путаем насилие конкретных деспотов с тем неотъемлемым насилием, что делает неправильным сам деспотизм как явление. Но большая часть этого насилия — всего лишь нелепый инструмент для приведения людей к подчинению. Именно эта несвобода — неоспоримый контроль над человеком со стороны другого человека — и есть наихудшее преступление.
При капитализме бизнес покупает время и энергию рабочих, и в течение этого времени он могут распоряжаться рабочими как угодно (ну, в рамках законов физики и юридических/профсоюзных ограничений, налагаемых в результате классовой борьбы). Одним из немногих экономистов, до Коуза заглянувших в чёрный ящик бизнеса, был конечно, Карл Маркс. Маркс рассматривал фирму как инструмент извлечения прибыли из рабочих. Он натолкнулся на простой факт: рабочие получают зарплату за своё время, а не за то, что они производят. Прибыль приходит из разницы между тем, что бизнес может платить своим работникам (плюс стоимость материалов, которые тоже изготавливаются или извлекаются из земли другими рабочими) — и стоимостью того, что эти же работники способны производить.
Коуз считал, что фирмы планировали просто для того, чтобы сократить издержки. Для Маркса то, что происходит внутри фирм, было гораздо важнее: именно это определяет, как всё, что мы производим, делится между нами. То, как мы производим товары и услуги, тесно связано с тем, кто получит сколько произведённого продукта. При капитализме класс собственников (бизнесмены или акционеры) получает гораздо больше, чем класс производителей (рабочих).
Таким образом, применение центрального планирования в своей маленькой «провинции тирании» — не просто лучшие средство достижения цели, как думал Коуз, а отражение того, на самом деле работает экономика. Отношения соперничества между начальниками и рабочими, создаваемые капитализмом, не являются случайностью. Тем не менее, для мэйнстримных экономистов противостояние между рабочими и менеджерами возникает только в контексте «уклонения от работы». Руководство по-прежнему любит политику кнута и пряника. Кнутом могут быть GPS-трекер в грузовике водителя UPS, бейдж сотрудника колл-центра, который отслеживает перерывы на туалет, или приложение на компьютере «белого воротничка», которое мониторит историю его веб-браузера. Пряником могут быть обещания премий, которые висят как морковка перед носом у осла.
Уклонение, однако, становится вполне рациональным ответом для тех, кто не имеет права голоса над своей работой, и знает, что прибыль от того, что он делает, оседает в чужих карманах. Уклонение — это не врождённая склонность к лени, а, скорее, образ жизни при капитализме. В любом сложном обществе будут люди с разными, иногда противоречивыми интересами, которым приходится сотрудничать во имя общих целей. Человечество за свою историю реализовывало разные проекты: от самых приземлённых до впечатляюще амбициозных, и делало это задолго до появления капитализма и его рынка труда, искусно принуждающего работников к подчинению. Часто эти проекты также строились на принуждении, уже явном и безыскусном. Однако на протяжении всей человеческой истории люди также находили способы планировать и действовать сообща без боссов, которые бы говорили, что им делать.
В ответ на любое упоминание о долговременном человеческом сотрудничестве без посредства рынков (в частности, с явными стимулы рынка труда в духе «работай или помирай с голоду») — защитники рыночной системы часто поднимают вопрос