Unknown

  Тогда меня ранило в первый раз. Пуля попала в правое колено. В тот день в меня попадали ещё два или три раза, в том числе осколками от воздушных взрывов. Один раз винтовочная пуля ударила в стальную каску, прямо в лоб. Она пробила её, но была остановлена. Я почувствовал, как кровь течёт по глубокой морщине на лбу. Будь я проклят, если понимаю, как случилось следующее ранение. С того момента, как меня ранили в колено, я спиной лежал на земле. Но где-то там мне подстрелили ягодицы. Не оказалось ни санитара, никого, кто бы мог перевязать меня. Я лежал и истекал кровью. То же касается и всех остальных.

  Никто не шевелился, не отползал. Рядом с нашим взводом находилось ещё несколько американцев, в лучшем укрытии. Вполне возможно, что нам доставалось от дружественного огня, но не было сомнений в том, что мы получаем огонь противника. Рацию настроили на частоту батальона. Я помню, как слышал переговоры, которые обычно не слышны по ротной сети: то сообщались направления для поддержки с воздуха, то лётчики запрашивали, куда сбрасывать напалм. Один раз я вмешался, чтобы сказать, что их напалм немного горяч, падает слишком близко от того места, где, как я думал, находятся наши войска. Не так близко ко мне, но я видел, куда он упал. Я хотел, чтобы там знали, что, быть может, скидывают его на своих. Мне приказали покинуть частоту: не хотели, чтобы чересчур много народу загружало эфир.

  В любом случае, у меня имелась рабочая рация и хорошая частота, и я не собирался отказываться ни от одной из них. После того, как меня ранили, другие каналы просто вылетели из моей головы, и я боялся, что начну метаться по частотам из страха потерять связь. В конечном итоге, думаю, каналы батальонной сети поменяли. Я помню, что перестал слышать всю эту болтовню; позднее у меня появилась радиосвязь с другими людьми.

  К тому времени почти все рядом со мной тоже получили ранения. Помню, как парни, засевшие в глубоком укрытии, кричали мне: 'Лейтенант, уносите оттуда задницу'. Я кричал в ответ, что двигаться мне трудно, что серьёзно ранен. Они кричали, что помогут мне ползти, а я им говорил, что ни за что не брошу рацию. Тогда случилось удивительное. В нашей роте был молоденький рядовой, которого постоянно шпыняли: дескать, лодырь, растяпа. Вечно в неприятностях. Посреди той перестрелки он поднялся, подошёл ко мне и сказал: 'Я возьму рацию и помогу вам выбраться отсюда, лейтенант'. Стараясь вытащить из-под меня рацию, он склонился надо мной, и тут пуля ударила ему прямо в сердце; он упал замертво. Недели спустя, уже в госпитале, я пытался выхлопотать ему посмертную медаль, но так и не получил ответа. А теперь не могу даже вспомнить его имя.

  Когда стемнело, я по-прежнему оставался на той позиции. Я старался поддерживать связь хоть с кем-нибудь в бригаде, кто бы ни откликался. В бою наступило затишье, и вдруг я вышел на артиллерийское хозяйство. Северные вьетнамцы обходили район, мы видели их передвижения. Чаще группами, по двадцать, а то и больше человек, они окружали периметр в зоне высадки. До периметра было около ста пятидесяти ярдов, и противник находился как раз между ним и нами.

  Не знаю, как я напал на ту артиллерийскую часть. Мне потребовалось немало времени, чтобы убедить их направить удар в этот район. Наконец, они выпустили один или два пробных снаряда с белым фосфором. Я не увидел падения ни одного из них, к тому же снаряды белого фосфора и близко не создают такого грохота, как фугасные. В конце концов, я убедил их посылать фугасы; и тогда я услышал их и направил обстрел на участок, на котором мы видели движение вражеских войск.

  Я не предполагал, насколько эффективным оказался тот артиллерийский удар, пока не произошло два события. Вернувшись в Штаты несколько месяцев спустя, в военно-морском госпитале Святого Албана в Нью-Йорке я встретил человека, который участвовал в том бою, парня из 2-го батальона 7-го кавалерийского полка, который подошёл ко мне и поблагодарил за тот артогонь. Я ходил по коридору на костылях для моциона, и он подошёл ко мне тоже на костылях. Одна его штанина висела пустой. Он сказал, что тот артиллерийский удар отнял его ногу, но спас жизнь, и что он благодарен. Я был поражён. Позднее, приблизительно в 1971-ом году, мне пришлось выступать в качестве свидетеля в военном трибунале в Форт-Ливенворте, и там я столкнулся с сержантом Ховардом из роты 'чарли'. В бою он вместе с несколькими бойцами оказался на позиции впереди меня. Ховард рассказал, что всякий раз, когда к ним приближался противник, артудары приближались тоже и разносили его в пух и прах. Он сказал, что артиллерийский огонь стал единственным средством, что сдерживало врага и сохранило им жизнь. Приятно узнать, что сделал что-то хорошее. И мне же ещё приходилось спорить, чтобы выделили фугасы!