Unknown

      К выходу из библиотеки мы пришли последними. Отец в тысячный раз проводил инструктаж, который каждый живущий здесь уже наизусть знал. Вздохнув, я недовольно поморщилась, готовясь вновь выслушивать этот бесполезный поток слов, когда Райан вдруг взял меня за руку. Он не переплетал наши пальцы, не ласкал моё запястье нежными прикосновениями – просто держал мою ладонь в своей. Крепко, уверенно, показывая, что никогда не отпустит – так, как и должен мужчина держать за руку свою женщину. Кинув на него быстрый взгляд, я, так же крепко сжав его ладонь, подошла ближе к группе, с которой нам предстояло идти на вылазку.

- ... запомните – до супермаркета и обратно, – увидев меня, отец нахмурился ещё сильнее, чем обычно. Ну конечно, после прошлой вылазки он вообще никуда меня пускать не хочет. Гордо вздернув подбородок в ответ на его тяжёлый взгляд, я ясно дала отцу понять, что оставить меня в убежище не удастся. – И, чёрт возьми, без глупостей. Вернуться должны все, это приказ.

      Я фыркаю и показательно отворачиваюсь, словно эти слова были сказаны вовсе не для меня. Мне двадцать один год, и опекать меня уже бессмысленно, когда же он это поймёт? Отец старается уберечь меня от всего, что только есть в этом сгнившем мире, и он не хочет принимать тот факт, что он не всесилен. Тяжело вздохнув, я кидаю быстрый взгляд на тех, кто идёт сегодня с нами. Разумеется, я их прекрасно знаю – неоднократно мы вместе выходили наружу, как делаем это сейчас.

      Прежде, чем выйти наружу, мы ещё раз проверяем, в порядке ли оружие, сильнее затягиваем шнуровку на высоких сапогах, и, накинув на головы капюшоны, надеваем респираторы. Я опускаю на глаза широкие очки с оранжевыми стёклами, из-за которых мир тут же погружается в тёмно-оранжевые сумерки. Пару раз моргнув, чтобы привыкнуть к этому ощущению, я поднимаю вверх большой палец, как бы говоря остальным, что готова выходить.

      Двое мужчин снимают с дверей три огромных засова, сделанных из широких досок. Моё сердце бешено колотится в груди, словно ему плохо под защитой моих рёбер, и оно хочет вырваться на свободу. Тяжело сглотнув, я сильнее сжимаю пальцами холодный металл автомата, наблюдая за тем, как огромные двери, душераздирающе скрипя, медленно отворяются. В моей голове скрип двери, бешеное сердцебиение и тяжёлое дыхание смешались в одну отвратительную симфонию, от которой закладывает уши.

      Двери не распахивают полностью – лишь приоткрывают так, чтобы мы смогли протиснуться между гигантскими створками. Первым, сжимая в руках оружие, выходит Джейсон, следом за ним иду я. Дневной свет ослепляет меня, зажмурившись, я делаю несколько больших шагов, чтобы не мешать остальным выйти. Когда все пятеро оказываются снаружи, двери, всё так же отвратительно скрипя, закрываются за нашими спинами. Покачав головой, я оборачиваюсь. Снаружи крепкое дерево покрыто множеством глубоких царапин, словно нечто огромное старалось прорыть себе путь к нам. Меня передёргивает от одной мысли об этом. К счастью, никто из них уже давно не подходил так близко к нашему убежищу.

      Чья-то рука несколько раз хлопает меня по плечу. Я отвожу взгляд от двери и поворачиваюсь, смотря на лицо Джейсона, скрытое от меня респиратором и почти такими же, как у меня, очками. Он указывает ладонью в сторону дороги, намекая на то, что нам пора идти. Я согласно киваю.

      Говорят, что нельзя нарушать покой мёртвых. Вот только здесь нам некому помешать – даже мертвецов не осталось.

      Мы идём по пустынной улице, под нашими ногами хрустят гравий, обломки черепицы с крыш ближайших домов и куски сгнившей древесины. Единственный звук, который нарушает эту мёртвую тишину – наши шаги. Затхлый, лишённый жизни ветер швыряет в лицо песок, бетонную крошку, небольшие куски стекла и пыль – если бы не очки, со зрением можно было бы смело попрощаться.

      Вскоре моё тяжелое дыхание, искажённое респиратором, заглушает все звуки. Я не слышу хруста сгнивших костей, покосившихся, наполовину рухнувших зданий под своими ногами, не слышу, как ударяются о стёкла моих очков тела маленьких убийц - даже моё сердцебиение затихает, погружая меня в почти полное безмолвие.

      Только моё дыхание.

      Мне тяжело поверить, что по этой улице когда-то ходили люди. Мысль о том, что этот город когда-то был жив, что каждая его частица была наполнена жизнью, кажется мне настолько абсурдной, что я никогда не думала об этом. Жизнь осталась в том, старом, рухнувшем мире, и нечего было даже думать об этом.

      В новом мире были лишь смерть и страх.