Unknown

В мое время (это 1962 год и далее) лагпункты тянулись вдоль ветки Потьма—Барашево справа и слева от колеи. Это и было Дубравное лагуправление, или попросту Дубравлаг, с центром в поселке Явас. На станции Молочница, помнится, сидели иностранцы, осужденные за уголовные преступления (контрабанда, убийство и пр.). Были женские зоны, зоны рецидивистов-уголовников. И было несколько политлагерей. Это ИТУ (исправительно-трудовое учреждение) ЖХ 385/7 в поселке Сосновка и ЖХ 385/7-1 там же, но с другой стороны железной дороги. Это ИТУ ЖХ 385/10 в поселке Ударный (особый лагерь, где сидели под замком и в полосатой робе). Это большая зона ИТУ ЖХ 385/11 в поселке Явас и две зоны в сторону от Яваса: ИТУ ЖХ 385/19 (поселок Лесной), ИТУ ЖХ 385/17 (поселок Озерный). Наконец, на финише, при поселке Барашево была больничная зона ИТУ ЖХ 385/3 и по соседству просто зона ИТУ ЖХ 385/3-1. Вот, кажется, и всё. Самыми крупными — по 2000 зэков — были "семерка" (в Сосновке) и "одиннадцатый" (в Явасе).

 

Меня приговорили 9 февраля 1962 г. к 7 годам лишения свободы по статье 70-й УК РСФСР ("Антисоветская агитация и пропаганда"). Я был осужден Московским городским судом за "организацию антисоветских сборищ" в Москве на площади Маяковского. Эти "сборища" были необычным явлением для строго регламентированной советской жизни. Начиная с установки памятника агитатору-горлану-главарю В. В. Маяковскому в июле 1958 года здесь, у бронзовой фигуры футуриста, каждую субботу и воскресенье с 8 вечера до 1 часа ночи (пока ходило метро) собиралась молодежь. Под открытым небом читали стихи, потом уже не столько Маяковского (которого большинство собравшихся считало оппозиционером советскому режиму), сколько — репрессированных поэтов и свои собственные, а также вели дискуссии. Вот эти-то дискуссии и были главным криминалом. Всё это продолжалось несколько лет, и в итоге в октябре 1961 года по доносу одного из завсегдатаев площади (позднее — министра в правительстве В. С. Павлова) "зачинщики" были арестованы и после непродолжительного следствия осуждены. Я и Э. С. Кузнецов получили по 7 лет лагерей, а А.М. Иванов и Виталий Ременцов были отправлены на спецлечение, в Казань.

 

Помнится, в Лефортове со мной в камере сидел один валютчик, кажется, Буяновский (я запомнил, что он ровесник Маяковского — 1893 года рождения). Тогда, после дела Рокотова, шла кампания против экономических диверсантов-валютчиков, т. е. против лиц, занимавшихся покупкой и продажей иностранной валюты. Если операций с валютой, золотом и драгоценностями было на сумму свыше 100 тысяч рублей, виновному грозил расстрел. Если количество сделок не достигало указанного потолка, давали "только" 15 лет. Поэтому у них на следствии шла борьба за каждую торговую операцию: было — не было. И вот — для сравнения. Я после приговора Мосгорсуда (7 лет! — причем мы были убеждены, что нас загонят в урановые рудники) возвращаюсь в камеру, грустный не то слово, я отказываюсь от ужина, падаю на койку и долго лежу, глядя в известку потолка. Потом, правда, самочувствие стабилизировалось, я ел, ходил на прогулку, читал; жизнь продолжалась. Но первое впечатление было, повторяю, "грустный не то слово". А через несколько дней мой сокамерник старик Буяновский прибывает со своего суда веселый и жизнелюбивый. "Сколько дали?" — "15!" — радостно отвечает человек, избежавший расстрела. Помню, как-то меня водворили в воронок не в клетку, уже набитую криминалитетом, а на какие-то мешки по ЭТУ сторону решетки, рядом с конвоиром. Конечно, это серьезное нарушение с их стороны, но я — политический, автомат, видимо, не отберу, и меня не боятся. Вдруг приводят еще одно лицо: юную симпатичную девчонку, которую тоже сажают на мешки рядом со мной и конвоиром. У девахи слезы ручьем, она в отчаянии: ей дали 1 год за недостачу в магазине. А рядом за решеткой гогочут во весь рот, радуясь жизни, лоботрясы с огромными сроками. Такова жизнь.

 

13 апреля 1962 года я прибыл на свою первую "командировку" (так еще при Сталине называли лагпункты) в ИТУ ЖХ 385/17 в поселок Озерный, что примерно в 10—15 км от "столицы" Дубравлага — поселка Явас. Из "теплушки" (вагона для заключенных) нас, вновь прибывших плюс прежних, едущих из больницы по этапу, погрузили в открытую грузовую автомашину. За небольшой дощатой загородкой тут же в кузове сидели конвоиры с оружием. Начальник конвоя сидел в кабине водителя. Первый зэк, с которым я познакомился, был возвращавшийся из больницы Борис Пустынцев. Он тянул лямку по делу марксистской группы Виктора Трофимова (Ленинград), а недавно ему скостили наполовину 10-летний срок. Его отец был крупный кораблестроитель; во время встречи с Хрущевым, где обсуждали важный государственный заказ, отец заикнулся о сидящем по 70-й статье сыне. "Вот сделаете в срок корабль — освободим Вашего сына", — заявил начальник страны. И действительно, срок срезали, через пару месяцев Пустынцев уходил на свободу.