Unknown

И кто же виноват в "поражении" Кремля? Юрий Владимирович Андропов. Теперь известно, что органы КГБ с самого начала знали о намеченной советскими евреями операции, с самого начала тщательно следили за каждым их шагом. Им бы расстроить заранее запланированное мероприятие, тихо рассеять замысел, а самых настырных выпустить молчком в Израиль, но они довели дело до ареста группы при посадке в самолет и до громкого судебного процесса. Председатель КГБ Ю. В. Андропов — человек довольно умный, умевший просчитывать ситуацию на несколько ходов вперед, а здесь вроде бы случайно вляпался. Думается, что Андропов заранее все рассчитал и просто решил в конечном итоге помочь соплеменникам в их упорном стремлении добиться права на эмиграцию. Мы не должны забывать, что именно этот человек протолкнул Горбачева вверх. Не будь Юрия Владимировича, так бы и киснул в секретарях Ставропольского крайкома до пенсии Михаил Сергеевич. И вот наступил день начала нашего сопротивления на 19-й зоне — 21 апреля 1977 года. Информация о борьбе за статус вышла за пределы Мордовии, кто-то где-то перепутал дату, и вот 20 апреля в Страсбурге известный правозащитник Андрей Амальрик, автор книги "Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?" проводил пикет перед зданием Совета Европы в защиту советских политзаключенных, выступающих за свое человеческое достоинство в лагере. То-то местный чекист вечером 20 апреля шнырял по всей зоне. По его лицу было видно, что он о завтрашней акции информирован.

 

21 апреля утром мы сорвали со своих бушлатов нашивки с фамилией и номером отряда и бригады и россыпью, вне строя, пошли в столовую. Но самое главное — мы НЕ ВЫШЛИ НА РАБОТУ. О, в социалистическом лагере труд, работа — это святое. "Кто не работает, тот не ест". А уж если зэк не работает, тогда... Что с ним делать? В ГУЛАГе бериевских времен, да и времен Ягоды — тоже — отказ от работы есть саботаж, контрреволюция.

 

Но на дворе был 1977 год, были подписаны Хельсинкские соглашения, партийная номенклатура тянулась к Западу, сама уже обуржуазилась, революционный пыл давно сгинул, уступив место привилегиям и коррупции. Не расстреливать же этих идиотов, помешавшихся на идее? Нас стали сажать в штрафной изолятор. На 5 суток, на 7 суток, иногда — для смеха — на трое суток. Ты выходишь из изолятора, поел в столовой, а через час-другой тебе оформляют новый срок в ШИЗО. Даже не за "отказ от работы", ты не успел "не выйти", а за то, что шел в столовую вне строя или не имел нашивки на бушлате. Еще, скажем, 5 суток, ну и так далее. Позже, конечно, стали давать максимум — 15 суток. Ты проводишь в зоне сутки или несколько часов и получаешь новые 15 суток.

 

Штрафной изолятор — это маленькая тюрьма, примыкающая к зоне. Т. е. между собственно зоной и ШИЗО есть забор из колючей проволоки, но этот забор не простреливается. Вышки с часовыми вынесены в углы того прямоугольника, внутри которого расположено каменное здание изолятора.

 

В ШИЗО на 19-м было, помнится, камер 8—10 и еще комната для дежурных. При поступлении в этой комнате оставляют ремень, бушлат и все лишнее, по их понятиям. Например, начальник лагеря Никулин приказал не пропускать нас в камеру в теплом белье. А ведь зэк всегда перед посадкой в ШИЗО стремится надеть именно теплое белье. Стены в камере бетонные, пол тоже бетонный, но сверху покрыт, правда, полом из досок. Койка на целый день прикрепляется к стене. Даже летом в камере днем прохладно, а ночью — по-настоящему холодно. И вот нам велят вместо теплого белья иметь трусы и майку под тонкой хлопчатобумажной робой. Брежнев, как я уже писал, выдавать бушлат зэку на ночь в ШИЗО запретил. И вот — не забуду никогда холодные июньские ночи 1977 года — ночью ляжешь на железную койку в своей тоненькой куртке и майке, подложив под голову кулак, и пытаешься заснуть. Уснешь ненадолго и просыпаешься от дикого холода. Всего трясет, как говорится, зуб на зуб не попадает. Делаешь физзарядку, зарядка немного согреет, снова уснешь и снова просыпаешься. И так всю ночь. Днем, конечно, немного теплее, можно, сидя на полу, подремать. Впрочем, надзиратель разбудит: "Спать надо ночью!" Декарт говорил, что "человек — это мыслящий тростник". По своему жизненному опыту скажу, что с тростником этим очень легко разделаться без расстрелов и крови. Надо только лишить его, например, тепла и не оказывать медицинской помощи. В лагере люди "результативно" умирают от нелечения или от фиктивного лечения.

 

Не мудрено, что в результате многократных водворений в ШИЗО и холодных ночей в камере, когда надзиратели срывают с заключенного теплое белье, мы с Черноволом и Айрикяном заболели. Поднялась большая температура. Врач перевел меня в другую камеру, где я получил постель, в том числе подушку и одеяло. Стали кое-как лечить, но из ШИЗО, конечно, не выпускали.