Unknown

"Мы — не рабы. Рабы — не мы". Теперь уже отказывались считать себя рабами советского режима осужденные за убеждения. Конечно, лагерная администрация в душе своей чтила наши принципы и в дальнейшем, хотя мы и потерпели поражение — оно было неизбежно (10—15 человек против Левиафана), — в дальнейшем старалась лишний раз не царапать нас и без особой нужды не прибегать к насилию. Никто из начальства никогда не напомнил нам, что мы проиграли.

 

ПОСЕЛОК ЛЕСНОЙ. БАРАШЕВО. ЛЕНИНГРАД

 

24 ноября 1977 года я вышел из ПКТ (помещение камерного типа), куда был водворен на полгода за "злостное нарушение режима", т. е. за требование ввести статус политзаключенного. Высокая температура сохранялась: 37,6°; 37,8° — ежедневно. Я чувствовал озноб и небольшой, так сказать, тихий жар по всему телу. Однако начальство пустило слух, что я — симулянт, сам себе делаю температуру. Бывало так: лежу у себя в секции, вдруг за полчаса до отбоя входят медсестра и надзиратель. "Осипов, одевайтесь, пойдемте с нами". Одеваюсь, встаю, иду с ними в санчасть. Там медсестра дает мне два градусника под левую и правую подмышку и буквально через три минуты смотрит, какая на градуснике температура. Бывало, что и совсем небольшая. Таким образом они отмахивались от жалоб моих родственников, требовавших, чтобы определили, наконец, что у меня за болезнь и чтобы лечили по-настоящему. Дескать, я каким-то образом их дурю, накручиваю температуру. Вот если б я умер, они сказали бы: "Надо же, оказывается, он действительно болел!" Но я не умирал, а температура сохранялась. С воли били в колокола, жалобы шли во все инстанции: "Определите же, наконец, болезнь и ЛЕЧИТЕ!" Кажется, на одну из жалоб среагировал лично Николай Анисимович Щелоков, тогдашний министр внутренних дел СССР. В 1973 году, в период издания журнала "Вече", я, говоря по-лагерному, публично вмазал ему. Был такой случай. Ко мне в Александров, в пожарную охрану, во время моего дежурства (я дежурил сутки с 8 до 8 утра) из Москвы приехала сестра Юрия Галанскова, к тому времени скончавшегося в лагере. Ее, видимо, подозревали в связи с НТС. Вероятно, соглядатаи засекли нашу встречу: ее было нетрудно засечь — мы беседовали у ворот пожарки. Сочли, вероятно, что она мне что-то передала.

 

И вдруг утром, часов в 7, один из наших пожарных громко заявил: "У меня пропали деньги — 500 рублей. Мне дочь вчера принесла из сберкассы, и денег теперь нет!" 500 брежневских рублей — это были все же приличные деньги. Сцена была мерзкая и унизительная. Т. е. кто-то из нас на подозрении, совсем как в одном рассказе Лескова. Появляется начальник пожарной охраны Мамыхин и злобно объявляет: "Ну вот, дожили. Я позвонил в милицию — сейчас за вами приедут!" Приезжает воронок из городского ОВД, весь караул — 8 человек — сажают в воронок и везут в милицию. Я обратил внимание, что некоторых не очень-то и охраняли в здании, куда мы приехали. Меня же привели в один кабинет и тщательнейшим образом, как в зоне, обыскали. Единственное, что нашли: письмо от товарища, полученное накануне по почте. Так вот, после испытанного унижения я написал "Открытое письмо Министру внутренних дел СССР Н. А. Щелокову", где, описав случившееся, закончил письмо так: "Я не ищу у вас справедливости, я знаю: ее не будет. Но всю ответственность за глумление над моим человеческим достоинством возлагаю лично на вас". Письмо мое несколько дней подряд передавали все зарубежные радиостанции. Через месяц я получил письменное извинение от Владимирского областного управления внутренних дел с заверением, что виновные в несанкционированном обыске будут наказаны. Тем не менее, именно Щелоков дал указание отправить меня в Ленинград, в межобластную больницу УИТУ УВД Леноблгорисполкомов. Кстати, про него говорили, что он сочувствовал русскому патриотическому направлению. Не исключаю, что сыграло свою роль и это. Так же, как покойный маршал В. И. Чуйков на трибуне мавзолея во время очередной демонстрации трудящихся спросил Брежнева: "Зачем посадили Осипова? Ведь он выступал за патриотизм, а у нас ведь так упало патриотическое воспитание молодежи". Брежнев ответил: "Это по части Андропова, обращайтесь к нему. У нас каждый занимается своим делом".

 

Когда жалоба дошла до Щелокова, сколько времени понадобилось, чтобы его указание снизошло до местного лагерного начальства, я не знаю. Во всяком случае, прошло больше года странного состояния, когда я не то болел, не то притворялся (по мнению администрации), то меня лечили, то отказывались лечить: свозят в Барашево на больницу, вернут обратно.