Unknown

В Америке живет бывший советский гражданин Ростислав Репников. Мы сидели с ним на одной зоне в 60-е годы. То был мой первый срок, который я тянул за "организацию антисоветских сборищ у памятника Маяковскому" — как звучало в приговоре Мосгорсуда от 9 февраля 1962 года, он — за свои "связи" с американцами схлопотал 64-ю("измена Родине"). Позже несостоявшийся агент ЦРУ уехал-таки в любимые Штаты, а когда в начале перестройки я получил разрешение на зарубежную поездку, Репников разослал вдруг всем моим знакомым в СССР и за границей пасквиль против меня на манер тех, что сочиняли обычно бойцы идеологического фронта. Какая разведка подсказала ему адреса моих корреспондентов, не знаю, но к кому бы из русских эмигрантов я ни явился, тот уже имел репниковскую вонючку. Так вот, у господина Репникова самым хлестким было утверждение, что якобы я в молодости "...терся возле райкомов-парткомов, был комсомольским активистом". Залп подметных писем повторился во время избирательной кампании 1990 года, когда сексоты не жалели ног, чтобы объехать-обойти десятки квартир и бросить репниковский листок в почтовый ящик. Нет, товарищ Репников, никогда в жизни не был я комсомольским активистом. В 1955      году, 17-ти лет, я поступил на исторический факультет МГУ. Увлекался историей, литературой, философией, но только не комсомолом. Школьником, каюсь, верил в идеалы Павла Корчагина, но уже на первом курсе университета, в марте

 

1956      года "секретный" доклад Хрущева буквально на глазах низверг пятиконечную звезду в грязь. Потому что в глазах тогдашней молодежи Сталин и коммунизм соединялись намертво. Был у нас тогда комсомольский активист Лев Краснопевцев, оказавшийся, к удивлению всех, "врагом народа": созданный им подпольный "Союз патриотов России" проводил конспиративные обсуждения "ревизионистских" рефератов. Партляйтер Левыкин, сообщая о судебном процессе над группой Краснопевцева, привел, помнится, такую фразу арестованного комсорга: "Чернышевский и Ленин нанесли вред освободительному движению в России". Хорошо помню ощущение загипнотизированности моего поколения феноменом пресловутого "революционного движения в России". Осознав лживость советского режима, решившись на противоборство с ним, точку опоры при этом ищут, увы, в петрашевцах, народниках или эсерах. Получается заколдованный круг. В борьбе с бесовской утопией ее противники опираются на других бесов. Вместо того, чтобы опереться на единственную истину в мире — святое Православие. Между тем, вовсе не обязательно именно большевики должны были стать могильщиками России. На эту роль могла претендовать любая другая группа революционеров-богоборцев. Те же эсеры, анархисты, анархо-коммунисты, трудовики — кто угодно. Приди к власти Желябов, Каляев или та революционерка, которой на суде восхищался Тургенев, они пустили бы не меньше крови, чем Ленин с Троцким. Все эти бедные Гриши Добросклоновы, которым "судьба готовила путь славный, имя громкое народного заступника, чахотку и Сибирь", вырезали бы сословия, не моргнув глазом. Но к этому пониманию мое поколение пришло потом, а тогда, в конце 50-х — начале 60-х годов, зачарованность "продолжением революции еще довлела и молодежь создавала кружки по образу и подобию революционеров XIX века. Помнится, осенью 1957 года я как-то ближе сошелся со своими однокурсниками Анатолием Ивановым и Владиславом Красновым. Критическое обсуждение политики партии и правительства быстро переходило в желание что-то сделать. Желание действовать вылилось у меня в реферат "Комитеты бедноты в 1918 году", который я прочел на семинаре в своей группе 25 декабря 1957 года. Этот день я считаю началом своей политической биографии. Я охарактеризовал комбеды как проводники антикрестьянской политики большевиков. Доклад вызвал бурю. Уже через день-два встал вопрос о моем пребывании в комсомоле (был я членом ВЛКСМ, товарищ Репников, был, а вот активистом не был: вечно сочиняет ваше ЦРУ-КГБ). 28 декабря состоялось шумное комсомольское собрание. Три имени было на устах. Наш однокурсник Аристов еще в сентябре прикнопил пару листовок, отнюдь не против режима, но против личности Хрущева. КГБ передало дело на откуп факультетскому начальству, а партбоссы запланировали исключить Аристова из МГУ руками общественности, т. е. комсомола. Подоспела моя сковородка. А заодно решили пропесочить Краснова, чтоб неповадно было вслух говорить о своем ницшеанстве и вообще об идеализме. Собрание проголосовало за исключение Аристова из университета (комсомольцем он, кажется, не был). Краснову поставили на вид. По поводу меня разгорелись страсти. Был я компанейским парнем, ездил на целину, работал на субботниках. Юра Поляков, Володя Малов отстаивали меня от нападок студентов-коммунистов Ногайцева, Богомолова, от секретаря комсомольской организации Левыкина. В конце концов было решено влепить мне строгий выговор за "ревизионистский" доклад, но в комсомоле оставить (а значит, и в МГУ).