Unknown

Увы, я не оправдал доверия своих защитников. Через год, 9 февраля 1959 года, в перерыве между лекциями, я публично призвал своих однокурсников опротестовать арест Анатолия Михайловича Иванова. "Как же так, — говорил я, — Хрущев только что с трибуны очередного съезда заявил об отсутствии политзаключенных в СССР, а КГБ снова сажает?!" Теперь я был исключен из комсомола буквально через три часа. В 17.45 я выступил, а в 21 час состоялось срочное заседание комсомольского бюро факультета. Из МГУ я был отчислен за "непосещение лекций". Чиновников устраивал рутинный довод, а я не возражал, чтобы иметь возможность куда-то поступить вновь. Вскоре в общежитие на Ленинских горах явился милиционер и предъявил ультиматум: в 24 часа покинуть столицу. В одно мгновение студент 4-го курса превратился в бездомного бродягу. Еще два слова о комсомоле, пребыванием в котором тычет мне теперь гражданин мира из штата Нью-Йорк. В лагере, когда я укоренился в вере, один очень доброжелательный священник исповедовал меня: чем я грешил в жизни, когда и как. Я не утаивал ничего. Потом, когда все "обычные" грехи были названы, он спросил: "Состоял ли в партии?" — "Нет!" — "А в комсомоле?" — "Был. Потом исключили". Мой наставник из катакомбной церкви окаменел, долго молчал, с пронзительной жалостью глядя на меня, отмеченного, пусть временно, по молодости, но такой черной печатью... Наконец, он тяжело вздохнул и вымолвил: "Ну ничего, Господь простит". Высшее образование мне удалось завершить заочно. В Московском заочном пединституте не стали выяснять подлинную причину отчисления из МГУ.

 

В 19 лет я осознал себя противником коммунистического режима. Или — революционером по историческому стереотипу. Сначала это был доклад о комбедах и поиск единомышленников для совместной борьбы. Осенью 1957 года образовался кружок молодежи, расширявшийся за счет новых знакомств. Осенью 1958 года мы более-менее регулярно собирались на квартире еще одного Анатолия Иванова — "Рахметова", в районе платформы Рабочий поселок. Анатолий Иванович Иванов-Рахметов был страстный поклонник "Народной воли". Впрочем, террористическая страсть его была сугубо платонической. На деле всю энергию он отдавал пропаганде авангардистской поэзии и живописи. Участник наших тогдашних сходок поэт-переводчик А. Орлов так описал настроение нашего кружка.

 

Друзьям

 

Нет, не нам разряжать пистолеты

В середину зеленых колонн.

Мы для этого слишком поэты,

А противник наш слишком силен.

Нет, не в нас возродится Вандея

В тот грядущий, решительный час.

Мы ведь больше по части идеи,

А дубина, она не для нас.

Нет, не нам разряжать пистолеты.

Но для самых торжественных дат

Создавала эпоха поэтов,

А они создавали солдат.

 

Григорий Померанц, на которого мы вышли, по-моему, через Виктора Калугина и который действительно читал нам свои лекции о советском режиме, теперь, за давностью лет, перепутал Анатолия Иванова-Рахметова, у которого мы собирались в Рабочем поселке, с моим однокурсником Анатолием Ивановым-Скуратовым, будущим сотрудником "Вече". (Г. Померанц. "Корзина цветов нобелевскому лауреату". — Журнал "Октябрь" № 11 за 1990 г.).